Те триста рассветов...
Шрифт:
Помню, руки мои от волнения покрылись потом. Я стоял у валуна и бестолково озирался по сторонам. Если бы в этот момент у слепых закрашенных окон «капитанского» барака появился кто-то живой, я непременно заорал бы от радости и готовности выполнить просьбу. Хорошо, что Агеев вовремя все понял и утащил меня в блок как раз в ту минуту, когда к нам уже приближался охранник.
У моряков был хилый оркестрик из самодельных преимущественно инструментов. Не описать моей радости, когда через несколько дней в мрачных стенах крепости послышались звуки Гимна. За ним последовали песни «Темная ночь», «Землянка»,
Но в тот же день я получил нагоняй от Лукина:
– Ты что, веселая душа, смерти захотел? Решил себя погубить и почтовый ящик завалить? Прекратить самодеятельность!
Пришлось извиниться перед генералом. Позже я узнал, что через тайник у валуна тянулась одна из нитей связи лагерного подполья. Через него Лукину стало известно решение [167] Гиммлера угнать нашу группу в Альпы, а при невозможности этого - уничтожить.
Почти каждую ночь авиация союзников бомбила Нюрнберг и прилегающие к нему районы. Надзиратели, заметно к нам подобревшие, приносили вести, самой прекрасной из которых было сообщение о штурме нашими войсками Берлина.
Но вместе с радостью нарастала тревога. Что станет с нами? Ведь мы были за сотни километров от наступающих советских армий. Генерал Лукин и его ближайшее окружение разрабатывали план восстания, в который пока мало кого посвящали. Охрана лагеря догадывалась о надвигающейся угрозе. Немцы усилили посты, в коридорах установили пулеметные точки, патрули с собаками день и ночь дежурили вокруг крепости.
Как- то в блок вбежал надзиратель:
– Американцы в двадцати километрах от Нюрнберга! Завтра эвакуация…
Куда? С какой целью? Никто не знал. Надо было готовиться к самому худшему.
Никогда не забуду эту дорогу на запад.
Вечером охрана с овчарками вытолкнула нас на площадь. Построились в колонну по четыре и двинулись к выходу из замка. За рвом ожидала еще одна группа пленных, причем охраны оказалось больше, чем узников. Позади у рва урчал зеленый бронетранспортер. О восстании не могло быть и речи.
Два долгих изнурительных дня брела наша колонна сквозь лесистые склоны но мощенной булыжником, ухоженной дороге. Вокруг цвели сады, сияло солнце, далекие Альпы покрылись зеленым дымом. Немецкие селения с аккуратными заборами и палисадниками, словно в насмешку над нашим жалким видом, дышали благополучием далеких от войны мест. Нас почти не кормили, и все чаще то один, то другой пленный отставал от колонны или в изнеможении валился на обочину. Тут же подскакивал конвоир и, сняв с плеча автомат, пристально оценивал, может пленный идти или нет. Тогда более крепкие из нас подхватывали упавшего под руки и тащили вперед. Мы не дали расстрелять ни одного пленного.
И здесь примером для нас был генерал Лукин. На протезе ему было гораздо труднее, чем нам. Но он редко садился на телегу, без устали шагая впереди колонны.
Если не расстреляли пленных конвоиры, так уничтожила многих другая беда. На третий день под вечер нас разделили [168] на группы и загнали в сараи. Здесь и разыгралась трагедия, унесшая жизнь десятков пленных. Генерал Лукин и бригадный врач, тоже пленник, вовремя распознали опасность: в сараях лежали, очевидно заготовленные с осени, свекла, турнепс, брюква - страшная отрава для отощавших желудков.
В полдень из-за горы выскочил самолет с белыми звездами на крыльях. Он пронесся над дорогой бреющим, сделал горку и с разворота вновь устремился к нашей колонне, словно выбирая цель для стрельбы. Конвой мгновенно разбежался, но самолет не сделал ни одного выстрела. Качнув крылом, он скрылся за кромкой леса.
– Американец, - сказал Агеев, лежа рядом со мной, - мотается над нами не зря. Попомнишь мои слова.
Ему никто не возразил. Робкий призрак освобождения уже витал над нашей вконец измученной колонной. Пришла в беспокойство охрана. Выйдя на дорогу, солдаты почему-то не стали гнать нас дальше. Они стояли кучками, беспокойно переговаривались, оглядываясь по сторонам. Казалось, о нас они забыли.
В это время за поворотом пустынной дороги возник шум мощного, совсем не автомобильного двигателя. Приближаясь, он нарастал, как обвал, вытесняя собой другие звуки. Все мы - и пленники и охрана - повернулись в сторону этого странного рева. Такой же звук возник за вспаханным полем. Там по склону холма шла дорога, параллельная нашей. Среди деревьев на той стороне легким облачком взметнулся сизый дымок.
– Танки!
– крикнул кто-то истошным голосом.
– Ребята, танки!
Советских танков здесь быть не могло. Значит, немцы? Вновь угроза нашей жизни?
Первый танк вырвался из-за поворота дороги на большой скорости. Его низко опущенная пушка с черным зрачком ствола мерно и тяжело покачивалась в такт движению. Два других танка, разбрасывая комья сырой земли, неслись через поле.
Примерно в пятидесяти метрах от нас первый танк резко остановился, развернулся поперек дороги и замер. Его пушка прочертила круг и вновь уставилась на дорогу. На борту танка отчетливо виднелась белая звезда. Позади на [169] дорогу тяжело вскарабкались танки, преодолевшие вспаханное поле. Мы были окружены.
Залязгали крышки люков, и к нашей колонне направились люди в зеленой, непривычного вида форме, в пилотках и с автоматами в руках. Немцы молчали от страха перед направленными на них пушками, мы - из-за осторожности и неведения.
Громкий голос по-немецки скомандовал:
– Охране сдать оружие!
– Затем по-русски с сильным акцентом выкрикнул: - Просим русских генералов выйти вперед!
– Я что тебе говорил?
– сказал мне Агеев.
– Эти ребята нас быстро рассортируют. У них, брат, четкие указания на этот счет.
– Товарищи!
– крикнул генерал Лукин.
– Всем стоять на месте. Это союзники, американцы.
Он соскочил с подводы и, прихрамывая, пошел навстречу танкистам. За ним на костылях двинулся Музыченко, вышли еще несколько генералов. После коротких переговоров американцы вместе с нашими генералами пошли к нам. Они улыбались, не обращая внимания на сбившуюся в стороне немецкую охрану.
– Товарищи!
– вновь крикнул генерал Лукин.
– По просьбе советского командования наши союзники нашли нас и освободили. Спасибо им за это!
– Он повернулся и пожал руки танкистам.