Театральные подмостки
Шрифт:
Я потянулся к Гоголю и открыл первую попавшуюся книгу. Это были "Мёртвые души".
Явление 18
Мёртвые души
В ту же секунду я оказался в кресле партера в третьем ряду. И всё вокруг переменилось. На удивление, в зале сидели зрители, полный зал, а на сцене шёл спектакль "Мёртвые
В общем-то, ничего необычного, а вот странный зрительный зал поверг меня в уныние. Уверяю вас, вы ни в одном театре не увидите столь странного зрелища. Все зрители очень нищенски одеты -- забудьте о костюмах и красивых свитерах. Какие-то лохмотья, простенькие рубахи, на которых заплата на заплате. Одеты так, словно это всё крестьяне, жившие, по-видимому, в гоголевские времена. Почти все бородатые мужики разного возраста, и среди них одна единственная женщина.
Она всё что-то ёрзала, с тревогой глядела по сторонам и то и дело говорила рядом сидевшему коренастому рыжебородому мужику:
– - Ой, чует моё сердце: отдаст барин нас этому жулику, ей-богу отдаст.
Мужик или молчал, мрачно насупившись, или нервно отмахивался:
– - Да угомонись, Лизавета! Хуже всё одно не будет!
"Так это же мёртвые души!" -- поразила меня страшная догадка. Я тут же подумал, что не могу узнать актёров. И меня оглушила невероятная мысль: "А что если это настоящие Собакевич с Чичиковым? А это не иначе та самая Елизавета Воробей, которую Собакевич подсунул Чичикову под видом мужика".
Руками и ногами пошевелил, ущипнул себя, пощупал -- вроде как я и есть, не глазами Ксении смотрю, а своими собственными. И время вроде как настоящее, а не какое-то там прошлое. И всё же сижу я и не знаю, как себя трактовать. Мне вдруг показалось, что я опять живой, а всё то, что со мной доселе происходило, это какой-то дурной сон. Даже подумал: "Вот сейчас выйду на сцену и сразу окажусь в своём мире. Буду жить дальше, и весь этот кошмар закончится". Но потом всё же решил повременить, неудобно как-то спектакль прерывать. Дай, думаю, дождусь, когда хотя бы мизансцена закончится. Поначалу всё гладко шло, помещики строго по тексту свои реплики разыгрывали, а потом какую-то чушь понесли.
– - Да вы сами посмотрите, какие-то всё мужики!
– - говорил Собакевич.
– - Пробка Степан, плотник, каретник Михеев, а Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнёт, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного. А актёр Иван Бешанин чего только стоит! Наш великий актёр! Это вам не какая-нибудь фрикасе. Пять душ стоит.
– - Разве Иван Бешанин умер?
– - спросил Чичиков.
– - Да вот недавно. На этой самой сцене.
Слушаю и ушам своим не верю.
– - Да вы что!
– - воскликнул
– - Ужас-то какой! Он так чудесно Лопахина играл. Бесподобно! Такая силища, напор: "Вишнёвый сад мой!" А Иудушка Головлёв! Совсем другая роль, а не узнать. И Чичиков у него изумителен. Каюсь, грешен, завидовал. Любила его публика, любила. Какая страшная потеря! Невосполнимый урон!
– - Мне его Гамлет нравился, -- прослезился Собакевич.
– - "Быть или не быть!", "Бедный Ёрик!.." Дядю Ваню тоже не уронил. Ещё бы немного пожил и "Собакевича" успел бы...
Я ровным счётом ничего не понимал. "Что-то они путают, -- думал я.
– - Я никогда не играл ни Лопахина, ни Гамлета, ни Чичикова. Что за нелепица! Бред!". Стыдно признаться, мне в "Мёртвых душах" только кучера Селифана довелось. Была у меня там пара-тройка реплик. Одна из них -- "Лошади готовы", а другая -- "Лошади не готовы". Ну, ещё, где Селифан кибитку опрокинул. Большего мне в великой поэме не доверили.
– - Да, такие актёры раз в сто лет рождаются, -- вздохнул Чичиков.
– - Ему ведь сорока не было?
– - Тридцать четыре. Мало, -- угрюмо пробурчал Собакевич.
– - Только в самый пыл вошёл. У него и жена вот-вот понести должна была...
"Это Лера-то? Чушь!" -- подумал я.
– - Да вы что!
– - Ага. На самом взлёте, на самом пике крылья подрезали. Э-хе-хе! Жалко мне с гением расставаться, да уж ладно, берите.
Чичиков подумал и говорит:
– - Нет уж, увольте, Ивана Бешанина не могу взять. А вдруг он не захочет в Херсонскую губернию ехать?
– - Что же не поедет, места хорошие. А я, пожалуй, недорого возьму.
Мужик с чёрной курчавой бородой повернулся ко мне и говорит:
– - Эка, барин, кажись, про тебя бают.
Я промолчал, но мужички в мою сторону с интересом смотреть стали.
– - Барин, дозволь спросить, -- не отставал мужик.
– - Нешто в Херсонскую сбираться? А где это, Херсонская?
– - Сам не знаю...
– - отрешённо сказал я.
...-- Взять-то можно...
– - юлил Чичиков.
– - Как не взять, да не знаю, куда его применить. Актёр великий, но для моего предприятия дело пустое.
– - Берите, я его вам за полцены отдам.
– - И какая будет ваша цена за Ивана Бешанина?
– - Пятьсот рублей!
– - Пятьсот!
– - вскричал Чичиков.
– - Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли, в чём состоит предмет. Но так уж и быть, из личного расположения, положа руку на сердце: касательно мужичков -- по восьми гривен за душу, а за Ивана Бешанина, пожалуй, пару гривен дам, извольте.
– - Эк куда хватили! За гения -- две гривны!
– - Что ж, по моему суждению, как я думаю, больше нельзя.
– - Я его у Плюшкина за тысячу перекупил. Там бы он точно издох с голоду, а у меня пожил... У меня не так. У меня когда свинина -- всю свинью давай на стол, баранина -- всего барана тащи, гусь -- всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму её в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа.
"Так и есть, -- с иронией подумал я.
– - Я у этого Собакевича от обжорства умер, от хорошей жизни".
– - А что Плюшкин, у него гении умирают в большом количестве?