Театральные подмостки
Шрифт:
– - Как мухи мрут.
– - Неужели как мухи!
– - обрадовался Чичиков.
– - А позвольте спросить, как далеко этот Плюшкин живёт от вас?
– - А вы будто не знаете! Вы мне про Ивана Бешанина скажите: будете брать?
– - Да зачем он мне.
– - Возьмите хоть за рубль.
– - Сдаётся мне, погорячился я, Михаил Семёнович. И две гривны много. И бесплатно не возьму. Как же я его в ревизской сказке укажу? Иван Бешанин на слуху -- сразу обнаружится. Визгу много, а шерсти мало. А за мужичков, извольте, по полтинке прибавлю, а за Ивана Бешанина -- ни-ни.
Я
– - С какой такой радости вы меня продаёте?
– - насмешливо крикнул я.
– - Может, я не согласный.
Ропот прокатился по залу.
Собакевич с Чичиковым испуганно на меня глянули, но Чичиков тут же и просиял.
– - Да это не тот Иван Бешанин!
– - радостно воскликнул он.
– - И правда не он, -- буркнул Собакевич.
Чичиков погрозил пальчиком.
– - Нехорошо, Михаил Семёнович. То мне Елизавету Воробей хотели подсунуть, а теперь вот актёришку бесталанного. А я ведь сразу заподозрил нехороший умысел. Не мог великий актёр умереть. Так и подумал, что непутёвый Иван Бешанин наконец-то освободил сцену...
– - Каюсь, грешен, Павел Иванович. Мошенник он, да ещё и бестия в придачу. Ни одну роль толком не сыграл. Продаст, обманет, ещё и пообедает с вами. Он только что масон, и такой дурак, какого свет не производил. Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу -- зарежет, за копейку зарежет!
– - Но позвольте, зачем же вы мне его подсунуть хотели?
– - А мне он на что?
– - Эге, доложу я вам...
– - Что же вы мне сразу не сказали, что догадались?
– - Как же я мог уличить человека довольно умного, владеющего сведениями образованности. И из-за чего? Из-за какой-то пустышки! Нехорошо. Между добрыми приятелями так не водится. Ведь предмет просто фу-фу. Что ж он стоит? Кому он нужен?
– - Бес попутал. Думал, вам всякое барахло сгодится.
– - Как вы себе хотите, я покупаю не для какой-либо надобности, как вы думаете, а так, по наклонности собственных мыслей.
Мне надоело слушать этот бред, и я решительно поднялся на сцену. Чичиков тотчас же вскочил и поспешил мне на встречу. Не успел я опомниться, как уже оказался в его объятиях.
– - Вот так радость, Иван Михайлович!
– - воскликнул он.
– - А мы тут вас вспоминали-с...
Собакевич встретил меня не так дружелюбно. Он лишь чуть сдвинулся в своём кресле и скосил голову набок.
– - Помянешь чёрта, и он тут как тут, -- пробурчал он.
– - Прошу садится.
Я сел на диван рядом Чичиковым. Свинья оказалась самая что ни на есть настоящая, да и всё съестное тоже, что, немало меня удивило. Я растерялся и в замешательстве не знал, как себя вести и что говорить.
Повисла пауза. Чичиков задумчиво и демонстративно искал пылинки на сюртуке и белых канифасовых панталонах, а Собакевич пристально смотрел на меня исподлобья и тоже молчал.
– - Не узнаёшь?
– - наконец спросил он.
Я всматривался в потешное лицо и не видел ни одной знакомой чёрточки. Собакевич, конечно, первостатейный, а вот что за актёр, так и не разгадал. Пожал плечами и промычал что-то невнятное.
Актёр вздохнул и заговорил не грубоватым голосом Собакевича, а
– - Вот так беда, уже и великого актёра не узнают. А ведь меня вся страна знает. Я же в 137 фильмах снялся. И всё, почитай, главные роли. Меня миллионы любили, многие и сейчас вспоминают. И с тобой мы не раз встречались, ага. Эх, Иван, вот она жизнь актёра! Вот они перевоплощения! Вот так отдавайся актёрству всей душой, всем своим естеством!
Я старательно вглядывался в Собакевича, вглядывался, а всё равно не узнавал.
– - Как же узнать в гриме-то?
– - недоумевал я.
– - Бакенбарды во всё лицо, да и нос, вижу, накладной.
– - Бакенбарды... чёрт бы их побрал! Нос накладной? Да уж теперь настоящий, хрен отдерёшь! И щёки теперь уже не накладные, будь они неладны, приросли намертво! Я-то всегда в теле себя держал. Худым, стройным, конечно, не был, но шибко меня не разносило. А тут привесили мне брюхо -- чтоб ему пусто было!
– - теперь с ним и хожу, окаянным. Никак от него не избавиться. В этом мире, Иван, никакие диеты не помогут. И брови не мои, и... да ты лучше спроси, что моего осталось! Э-хе-хе, я уж и сам не разберусь. У всех новоприбывших спрашиваю, и никто Михаила Ломарёва не узнаёт.
– - Михаил Петрович! Неужели вы?
– - Во-во! Где тут узнаешь, -- он с горечью махнул рукой.
– - А бакенбарды, что же, и сбрить нельзя?
– - Как же, сброешь их... А щёки куда денешь? Отрастают баки уже на следующее утро, будто и не трогал. Что хошь с ними делай, -- сетовал великий актёр, пришлёпывая плачущими губами.
– - А брюхо-то мне за что, Иван? Я ведь чревоугодием не увлекался. Посты хоть и не соблюдал, а всё же где и отдёргивал себя. А тут приходится по полбарана съедать. Теперь посмотри на меня, куда это годится?
– - И давно вы Собакевичем мучаетесь?
– - Да уж с самого первого дня, как преставился.
Я присвистнул -- больше десяти лет, а то и все пятнадцать!
– - Почему же так получилось?
– - А пёс его знает! Сам вот голову ломаю.
Тут уж Чичиков слово взял.
– - Дело известное-с: актёрство, Иван Михайлович, самое опасное предприятие. Никакой это не дар Божий, а самое настоящее проклятие-с! Сами видите, что оно с нами сделало-с. Мы там перевоплощаемся, примеряем на себя тонкости чужих душ, судьбы, характеры... и всё такое, психическое-с, а душа, она всё за чистую ассигнацию принимает-с. Её ни история, ни хроника жизни не интересует, ей эта суета, как мёртвому ревизская сказка. Душе только сам образ человека важен, его сознание, характер и эмоции, со всеми его, так сказать, отклонениями-с.
– - Вот, Иван, правильно Василий Семёнович говорит. Важны отклонения! А больше всего нашего брата страдает, которые убийц и всяких подонков играют. Попробуй докажи душе, что это не твоё!
– - Печально...
– - рассеяно сказал я, а сам к Чичикову приглядываюсь. Что за Василий Семёнович? А не хохмач ли наш Василий Котозвонов? Оказалось, точно он.
– - Знаешь, Иван, заметил я такую особинку. Роль Собакевича я считал лучшей, всю душу и сердце в неё вкладывал -- вот и вышел этот Собакевич мне боком.