Театральные подмостки

Завьялов Александр Николаевич

– - Мы куда катимся?! С такими мы в средние века не церемонились! А сейчас смотри-ка всё можно!
– - и вдруг он сразу обмяк, растерянно посмотрел по сторонам, торопливо сел и тихо, обращаясь к писателю, сказал: -- Ведьма. Надо её на костре сжечь, это очевидно.

Ну а потом... Ксения прижимала к себе дочку что есть силы, а та обвивала мамину шею ручонками и плакала. И у Ксении слёзы текли по щекам.

– - Мамочка, не отдавай меня! Мамочка, пожалуйста, не отдавай!
– - плакала девчушка, а в глазах боль и ужас.

Находясь в клетке, Шмыганюк и Лера держали

Ксению с двух сторон, стараясь развести ей руки. Патологоанатом Катерина и учительница Анна Михайловна тоже пыхтели вовсю, цепляясь за Ксению с другой стороны клетки. А судья Альбина вырывала девочку и раздражённо брызгала слюной.

– - Да что вы за криворукие такие!
– - шипела она.
– - Держите её крепче! Руки, руки ей расцепите! Девочка, не надо плакать, не надо!

Альбина стала бардовая, как кровяная колбаса, и губы её тряслись от возмущения. Ещё чуть, и взбесится.

– - Да что ж это такоё! А ну пусти!
– - хрипела она, вцепившись когтями в девчушку.
– - Пусти, я сказала!

– - Вот дрянь какая!
– - вторила ей педагог Анна Михайловна.
– - Это ж надо! Что из неё вырасти может?!

Шмыганюк с Лерой сосредоточенно сопели, а Катерина ругалась матерно. Все остальные дружно сгогатывали, а я стоял в сторонке... Лиза Скосырева равнодушно грызла шоколад, и Лидия Бортали-Мирская отломила у неё кусочек, а Неля нервно курила, стряхивая пепел на лысину профессору Меряеву. Бересклет крутился вокруг лисой, давая дельные советы и неподдельно волнуясь.

И в этот момент я проснулся, так и не узнав, отобрали они дочку у Ксении или нет.

Явление 7

Сороковины

Очнулся я почему-то посреди сцены опять на кровати Власова. И предстала пред моим взором картина маслом, шедевр анимализма: постные и встревоженные лица актёров и актрис нашего театра. Вся труппа в сборе. Толпятся вокруг кровати, а ближе всех напирают Ольга Резунова, Николай Алаторцев, Лидия Бортали-Мирская, Кирилл Геранюк и Аня с Машей. В сторонке скучают санитары психбольницы, здоровенные, крепкие душегубы.

– - Боже мой! Дикий ужас! Это чудовищно!
– - причитала Ольга Резунова, и голос её звенел, то ли от возмущения, то ли она едва сдерживала рыдания. -- Я не могу смотреть на это... Это невыносимо! Нет-нет, я не верю, это не наш Ваня!

– - Крепись, Оленька, это он самый, -- отвечал Николай Сергеевич сдавленным голосом. В глазах его блестели слёзы.
– - Мне самому не по себе...

– - Может, он заболел?
– - шушукали вокруг.
– - Надо специалиста вызвать. Кто-нибудь сталкивался с подобными случаями?

– - А как тут не заболеешь: такого небось насмотрелся!..
– - качал головой Николай Сергеевич.
– - Да-а... дела...

Я, грешным делом, подумал, что ожил и оказался в нормальном мире. Но почуяв

неладное, я окинул себя взглядом и увидел опухшие руки, фиолетовые от татуировок, наткнулся на огромный живот, накрытый одеялом с зайцами. Я увидел себя таким же толстым, как мясной директор, и с теми же тату, что и у Графина. Плюс я был обросший и грязный, в очках спившегося актёра Стылого, и даже как будто чувствовал на себе дебиловатое лицо профессора Меряева. Похоже, я представлял собой некую химеру, сложенную из ярких фрагментов чужих жизней.

И вот лежу я, больной и разбитый, придавленный собственным жиром и непомерными грехами, даже встать не могу.

– - Может, его легче усыпить?
– - заботливо поинтересовался Кирилл Геранюк.
– - Ну, чтобы не мучился.

– - Себя усыпи!
– - швыркнула Ольга Резунова.
– - Не понимаю: как так можно смеяться?..

– - А мне не понятна всеобщая озабоченность,-- с притворным восхищением сказала прима Лидия Бортали-Мирская.
– - Иван Михайлович -- уважаемый человек, директор мясокомбината, к тому же вкупе авторитет преступного мира! Мало кому удаётся достичь столь блистательной карьеры к тридцати четырём годам!

Ольга прямо взвыла:

– - Опомнитесь, Лидия Родионовна, мы же творческие люди! Где мясокомбинат и где мы!

– - Ну, не знаю...
– - тихо и ворчливо сказала прима.
– - Лучше быть толстым директором, чем худым актёром...

– - Ваня -- прекрасный актёр!
– - заслонила меня Ольга.
– - И вы прекрасно об этом знаете!

– - А вот сейчас и посмотрим, как он выйдет из образа...

– - Выйти-то немудрено, -- задумчиво сказал Николай Сергеевич, -- а вот так проникнуться -- не каждому дано.

– - Вы не о том говорите!
– - горячилась Ольга и причитала, заламывая руки.
– - Боже мой! Надо что-то делать! Надо срочно что-то придумать! Сегодня же такой день!.. Как назло!..

– - Ты пошто человека в оторопь вгоняешь?
– - осерчал Николай Сергеевич.
– - Ване и так не сладко, ты ишо нагнетаешь!

– - Ну, как же, Николай Сергеевич, ведь гости уже собрались!..

Что-то тревожное сдавило моё унылое сердце.

– - Какие гости? Зачем?
– - пришибленно спросил я.

Оля шумно вздохнула и укоризненно покачала головой.

– - А ты забыл? Сегодня твои сорок дней! Все уже здесь, а ты ещё в постели. Полный зал...

Я испуганно обернулся в сторону зрительного зала, приподнялся, опираясь на локоть, и у меня в голове что-то хрустнуло. Сотни лиц уставились на меня в тягостном молчании. Вот звёздный час для актёра! А я текст не знаю... Я оцепенело смотрел, и мои оплывшие щёки тряслись от ужаса. Это были все те зрители, которые вместе со мной смотрели спектакли, а теперь ещё и пришли на шоу. Правда, к счастью, среди них опять не было никого из близких мне людей, ни живых, ни умерших. Я не увидел ни отца с матерью, ни бабушек с дедушками, и вообще никаких друзей и родственников. Многих из присутствующих я хорошо знал, но не встретил ни одного лица, которое было бы мне дорого. Разве только здесь, на сцене, кое-кто из актёров...