Течению наперекор
Шрифт:
Несколько слов о двух незаурядных ученых, с которыми я был связан эти два года.
Иван Васильевич Обреимов тоже был питомцем ленинградского Физико-технического института, где под руководством Абрама Федоровича Иоффе формировалась целая плеяда выдающихся советских физиков. Капица был ровесником Обреимова, Семенов — на два года его моложе. Иван Васильевич, быть может, не уступал по своим способностям этим двум лауреатам Нобелевской премии. Он тоже создал свой Институт — Харьковский физико-технический. Но затем по какому-то навету его арестовали, и он потерял немалую часть жизни в местах отдаленных; потому теперь, в свои 60 лет, занимал скромный пост заведующего лабораторией. Дома у него стоял большой концертный рояль. Говорили, что он хорошо играет. Но в разговоре был грубоват, а иногда и циничен. Что легко понять, если учесть его вторую «школу жизни». Однажды шеф пригласил меня к себе домой для какого-то делового обсуждения. Когда я собрался уходить, он стал подавать мне пальто. В смущении я пару минут пытался отобрать его, пока Иван Васильевич не рявкнул: «Долго я буду здесь перед Вами танцевать?» После чего я поспешил сунуть руки в рукава. В душе Обреимов был человек добрый.
Владимир Иванович Дианов-Клоков был человеком умным, талантливым, энергичным и... честолюбивым. Последнее качество при ситуации, в которой он находился, делало его психологию весьма уязвимой. К примеру, он с явной ревностью относился к моей устремленности в биофизику. К тому, что я мог себе позволить отказаться от высокооплачиваемой и весьма перспективной работы в НИИ-1, тратить годы на получение второго высшего образования — и все это ради будущей работы в избранной мною новой области науки, сулившей, быть может, великие открытия. Он приехал в Москву из провинции. С женой и двумя детьми ютился в крошечной полуподвальной комнатке, где на стенах выступали пятна сырости. И потому был вынужден думать в первую очередь о заработке, то есть о скорейшей защите докторской диссертации по любой доступной тематике, чтобы приобрести кооперативную квартиру. Когда все сие наконец свершилось, он ушел от Обреимова и стал работать в области изучения физики кислорода. Возможно, он видел там незаурядные перспективы. Волею случая его квартира оказалась в доме, где жила Галя Петрова. Они познакомились, что позволило и мне возобновить с ним дружеские отношения. В 69-м году Владимир Иванович был на моей защите кандидатской диссертации. Был, наверное, единственным человеком в аудитории, состоявшей из биологов и медиков, кто ее вполне понял, так как для обработки экспериментальных результатов я использовал достаточно специальный метод матричной математики. Защита, тем не менее, прошла успешно: немаловажные выводы из моей работы были понятны всем, а математику Ученому совету пришлось принять на веру. После защиты Владимир Иванович мне сказал, что я мог бы претендовать на присуждение докторской степени. По его характеру я понимал, что это не комплимент, а серьезное суждение, чем был весьма польщен... Но докторская степень меня ни в тот момент, ни во все последующие годы работы в Академии не привлекала, поскольку она связывала с массой отвлекающих от дела обязанностей: руководство аспирантами, оппонирование на защитах, участие в разного рода комиссиях или, того хуже, заседаниях Ученого совета. Кроме того, доктор — номенклатурная позиция в иерархии Академии наук. А это для меня с этической точки зрения неприемлемо. Я и кандидатскую-то диссертацию защитил только после девяти лет работы в Институте — лишь в силу материальной необходимости...
Возвращаясь к самому Владимиру Ивановичу, должен признаться, что не пытался выяснить, какую сверхзадачу он ставил себе при работе с кислородом (не сомневаюсь, что таковая была). Мне бы ее не понять! К несчастью, он очень рано скоропостижно умер.
Глава 9. Горы
Мое первое знакомство с высокими горами происходило под руководством однокурсника Лины по философскому факультету МГУ Кирилла Волкова. Они вместе готовились к кандидатскому экзамену. Об этом очень незаурядном человеке я должен написать. Старше меня на год, он встретил войну уже в армии, в артиллерийском дивизионе, приданном пехотному полку. Отличался дерзкой храбростью. Однажды случилось так, что отступавший полк не сумел вывезти его пушку из внезапно захваченного немцами села. Однако отступление по фронту остановилось километрах в двух от этого села, где посередине улицы красовалась брошенная пушка. Были у нас в начале войны быстроходные, крошечные танки с одним водителем-пулеметчиком и почти без брони. Их называли танкетками. Вот на такой танкетке средь бела дня Кирилл влетел в село, на глазах у остолбеневших от изумления немцев выскочил из нее, прицепил пушку и увез в расположение своего полка...
В один из первых месяцев войны он был контужен и без сознания взят в плен. Из лагеря военнопленных бежал. Его поймали, приговорили к расстрелу, но в какой-то сумятице не расстреляли, а отправили в концлагерь, находившийся в самой Германии. Кирилл сумел организовать групповой побег и оттуда. Беглецы прошли ночами почти всю Чехословакию, но были обнаружены крестьянами и выданы немцам. На этот раз его упрятали в «лагерь уничтожения» Гроссрозен. Из него убежать оказалось невозможно. Но зато этот 19-летний русский мальчишка создал в лагере тайную организацию сопротивления, о которой рассказали немецкие коммунисты после освобождения. Благодаря чему его не только не отправили у нас в «места отдаленные», а позволили поступить в Московский Университет. Впрочем, по его окончании (с дипломом отличника) он не получил направления на работу и лишь с трудом устроился преподавателем логики и психологии в одну из окраинных школ Москвы.
Почти неподвижные черты его бледного лица производили впечатление сдержанной и сильной воли. Впрочем, в дружеской компании он был не прочь пошутить и попеть туристские песни. И вообще, несмотря на всю твердость характера, в душе был романтиком. Подружившись, мы, кроме гор, часто ходили с ним в подмосковные походы. Домашней постели он предпочитал ночевку в палатке у догорающего костра. Физически сильный, не умел сочувствовать слабости других и вообще, казалось, не знал чувства жалости. Оно и понятно после всего, что ему пришлось пережить за три года пребывания в немецких концлагерях. Его было страшно будить. Он вскакивал, озираясь, с расширенными от ужаса глазами, и лишь через пару минут приходил в себя.
Таков был наш командир. Это слово здесь следует понимать в самом что ни на есть буквальном смысле. Участники высокогорного похода выбирают самого опытного и сильного из них командиром еще до начала подготовки к выходу в горы. И на этом демократия кончается. Командир назначает маршрут, проверяет снаряжение каждого из участников похода, составляет меню питания на все дни передвижения по горам, где на пути не встретится ни одного населенного пункта. Дает указания по закупке продуктов — наименьшего веса при максимальной питательности. Основу их составляют мясные консервы, концентраты супов и каш, сухофрукты, сахар и чай. Черные сухари каждый сушит для себя сам. Кроме этого, запасают аскорбиновую кислоту в таблетках и на случай особо трудных ситуаций — шоколад.
В горах власть командира абсолютная. Никто не смеет отступить ни на шаг в сторону от пути, по которому он ведет группу, или отстать от нее. Командира утверждает Совет московского клуба туристов, прежде чем дать группе официальное разрешение на прохождение маршрута. Это разрешение служит пропуском для лесников и инспекторов горно-спасательной службы, пункты которой разбросаны по всему высокогорью страны. Оно же возлагает на командира уголовную ответственность за все несчастные случаи, которые могут произойти в походе. С горами не шутят! Этот закон добровольно принимают все участники похода. Принимают потому, что из печального опыта других туристов знают, что за легкомысленное поведение в горах нередко расплачиваются жизнью. (По каждому случаю гибели в горах проводятся следствие и суд.)
Командир все время наблюдает за самочувствием всех членов группы. Перераспределяет груз в рюкзаках, если замечает, что кому-то идти труднее, чем другим. Это принимается беспрекословно и тем, чей рюкзак облегчается (гордость изволь оставить внизу), и тем, кто получает добавочный груз. Все понимают, что темп движения определяется по слабейшему. И если этот темп окажется слишком медленным, группа может не успеть спуститься с перевала через ледник к границе леса. А это означает «холодную ночевку», без костра и горячей пищи. После чего продолжение спуска станет вдвое опаснее.
Тот первый поход с Кириллом по трудности своей был пустяковым по сравнению с моими последующими опытами. Главный Кавказский хребет мы пересекали в его западной, относительно невысокой части — по Санчарскому перевалу, практически бесснежному. Высокогорные ледники мы видели лишь издали, на востоке. Но это была первая встреча с горами и потому запомнилась особенно ярко.
Помню восхитительные волнения подготовки к походу, которая началась еще в январе. Кирилл собрал группу из восьми человек — четверо мужчин и четверо молодых женщин. Все — учителя, кроме Таи, моей приятельницы по учебе в МАИ. Он подробно описал нам весь маршрут по «крокам» — от горного селения лесорубов Архыз до выхода к озеру Рица — так, как будто он уже проходил его. «Кроки» — это подробные описания и схемы пройденных маршрутов, которые каждая группа горных туристов по возвращении из похода сдает в библиотеку Московского клуба туристов. Из комбинаций этих кроков составляют свои маршруты командиры начинающих групп вроде нашей. Опытные группы ходят частично по неизведанным тропам и перевалам, пополняя коллекцию кроков. Маршруты, естественно, бывают различной трудности и опасности. Поэтому совет клуба очень внимательно знакомится с горным опытом не только командира, но и каждого участника группы, прежде чем дать свое разрешение на поход. Наш маршрут был утвержден как поход самой легкой, первой категории. Снаряжение группы — самое примитивное. Единственный ледоруб у Кирилла. Остальные вырежут себе надежные палки уже на месте. Костюмы — обычные лыжные. Вместо горных ботинок с твердой, крупнорифленой подметкой или металлическими зубцами («триконями») — лыжные ботинки, подбитые для увеличения трения кордом от автомобильных шин. Для защиты от горного солнца — соломенные шляпы с широкими полями и резинками под подбородок. Спальные мешки на ватине шили сами. Рюкзаки — «абалаковские», небольшие, лежащие на спине, а не возвышающиеся над головой, как нынешние. Их объема достаточно для нашего минимального груза — в среднем по 25 килограммов у мужчин и 20 у женщин. (Продукты на 15 дней похода, спальники, свитера, шерстяные носки, рукавицы, котелки, топорики, ножи и электрические фонарики.) Сами рюкзаки довольно тяжелые, зато сделанные из такой толстой и прочной ткани, что не боятся зацепления за любые острые камни. Удалось купить две номинально двухместные легкие палатки — «серебрянки». Двускатные, покрытые совершенно непромокаемой тканью серебристого цвета — какого-то авиационного, может быть, парашютного происхождения. Никаких ковриков для подстилки не берем, рассчитывая ставить палатки на слой хвойного лапника или травы. В палатках расположатся по четыре человека, будет тесно, предстоит спать на боку и переворачиваться всем четверым одновременно.
Описывать подготовку к другим походам я не буду. Они отличались, ввиду увеличения сложности, постепенным совершенствованием снаряжения. Со второго похода у нас появилась страховочная («основная») веревка. Потом — грудные обвязки из «репшнура», на которые навешивают металлические «карабины» с пружинными защелками. В них закрепляется или продевается страховочная веревка. Года через три в продаже появились и польские горные ботинки. В последующих походах (уже без Кирилла) ледорубы были у всех участников. Но скальные и ледовые крючья я увидел впервые только в альплагере...