Течению наперекор
Шрифт:
Все домашнее хозяйство держится на ней. Она и покупает продукты (семья — явно бедная), и готовит, и убирает, и стирает, несмотря на свое хроническое заболевание. Брат ее вечно пропадает на какой-то комсомольской работе, и весь порядок в доме, все тепло взаимоотношений в семье создаются этой нежно любящей дочерью и сестрой. Я был поражен таким различием поведения в школе и дома. Быть может, вызывающая позиция в классе этой очень незаурядной и гордой девочки проистекала из сознания своей болезненности, скудности быта семьи и беспомощности ее родителей. Ведь у других девочек все было иначе. Ну а домашние задания? Когда же при ее заботах она могла выкроить для них время? Родители Тамары приняли меня с явным почтением. Время от времени я навещал их. Думаю, что они раньше меня догадались о чувстве, которое зародилось в сердце
Перед выпускными экзаменами Тома заболела, как это ни странно в наше время, брюшным тифом. Ее положили в инфекционное отделение Боткинской больницы. Я навещал ее там и еще чаще — ее родителей, стараясь утешить и подбодрить их. Оформил освобождение Тамары от экзаменов...
Никогда не забуду теплый весенний день. Инфекционный корпус больницы спрятан в глубине ее обширной территории, в саду, где только-только распустилась листва деревьев. На старенькой, ветхой скамейке сидим мы трое: я и родители Томы, которых я привез сюда на такси. Нам уже известен приговор: там, за темной стеной отделения Тамара умирает. Ее койку уже выкатили из палаты в коридор. Ждем разрешения проститься с ней. Проходит около часа. Наконец появляется сестра и сообщает: «Она зовет Льва». Я в великом смущении. Но ее мать говорит мне: «Идите, идите. Она зовет Вас». Иду... Увы, не помню, застал ли я Тому в сознании или то было короткое его просветление, которое, говорят, бывает перед смертью. Но точно помню, что был рядом с ней до самой последней минуты ее жизни...
Хоронили Тамару всем классом 31 мая, а на завтра, 1 июня, был назначен экзамен по алгебре.
Из воспоминаний Гали Наймушиной. «...Через несколько дней Томка умерла. Об этом нам говорит Лев. Он стоит около моей парты, положив на нее руку. Речь идет о цветах, которые надо купить на похороны. Я едва слышу, что он говорит. Смотрю на его руку и сама от себя гоню горячее желание приникнуть к этой руке, поцеловать ее с чувством признательности и неожиданного отчаяния...»
Уже уйдя из школы, я в течение трех-четырех лет время от времени навещал родителей Тамары. Меня принимали как родного. Каждый раз ее мать, плача, говорила: «Она Вас так любила!..» Такая вот история...
Лина
А рядом, с опережением на пару лет, — другая история, которой, в отличие от предыдущей, почти мгновенной, суждено было длиться более полувека.
О нашей первой встрече моя жена Лина при случае любит рассказывать примерно так:
«Весной 50-го года я с отличием закончила философский факультет МГУ по специальности психология. Но направления на работу мне не дали, так как мой отец в 37-м году был арестован и вскоре, как я потом узнала, расстрелян. Мне удалось поступить на работу в 635-ю школу только благодаря благородному и независимому характеру ее директора, Анны Константиновны Щуровской. После долгой и заинтересованной беседы со мной она, как это, видимо, полагалось, позвонила в районный отдел образования (РОНО). Разговор происходил при мне. С присущей ей нарочитой грубоватостью Анна Константиновна сообщила своему начальствующему собеседнику, что ей плевать на то, что я еврейка, и ни в каких советах она не нуждается. Я ей понравилась, и она меня берет. Так я стала учителем логики и психологии в ее школе. Первый из этих предметов проходили в выпускных, десятых классах. Моим ученицам было по 17 лет, мне — 22 года. Ситуация нелегкая! К тому же мне, наверное, за неимением других кандидатур, Анна поручила классное руководство в одном из десятых классов...
Назначаю первое классное собрание. Почти не спала ночь — обдумывала, как завоевать симпатию этих девушек, в большинстве своем из интеллигентных семей (центральный район Москвы), наверняка настроенных скептически...
Вечер после окончания уроков второй смены. В школе тихо и темно. На четвертом этаже в ярко освещенном угловом классе начинается мое решительное сражение за право быть руководительницей этих совсем взрослых девиц. Сейчас они молча и очень внимательно меня рассматривают и готовы слушать. Но, быть может, через несколько минут начнут обмениваться впечатлениями, посмеиваться. Понимаю, как важно заинтересовать их первыми же фразами. Ужасно волнуюсь, хотя начало моей «тронной речи» тщательно продумано. Подавив
Я тоже помню этот вечер. Почему-то задержался в школе после уроков. Помню, что делать мне было нечего, и я действительно лениво брел по потемневшему в наступивших сумерках коридору четвертого этажа, когда увидел яркую полоску света под дверью одного из десятых классов. Прислушался. Молодой голос кого-то из учениц что-то взволнованно вещает. Что — не разобрать. В том году я еще работал в школе по совместительству только в одном из седьмых классов, но уже вынашивал идею создания ежедневной школьной стенгазеты. Подумал, что неплохо было бы увлечь этой идеей кого-нибудь из выпускниц, открыл дверь и вошел в класс...
Другое традиционное повествование моей дорогой жены о начале нашего романа датируется 8 марта 51-го года. В школьном зале был накрыт стол, за которым учителя, в большинстве своем женщины, отмечали свой праздник. Мы с Линой сидели друг против друга на одном конце стола, около которого в кадке стоял большой фикус. Мне вдруг вздумалось продемонстрировать «стойку на руках» с опорой на спинку стула. Лина утверждает, что я хотел покрасоваться перед ней. Вероятно, так оно и было. Обычно этот эффектный номер давался мне легко. Но тут, видимо, сказалась некоторая степень подпития — потеряв равновесие, я свалился. По одной версии — на фикус, по другой — угодил головой в блюдо с салатом...
Так или иначе, но очевидно, что наши с ней отношения были уже по меньшей мере дружескими. Она с самого начала поддержала идею создания ежедневной газеты. К середине 51/52-го учебного года наши объединенные усилия увенчались успехом — газета начала выходить. На этой почве мы еще более сблизились. Если верить воспоминаниям моих «девочек», они уже тогда заметили, что «наш Лев ухаживает за Линой». Что не вызвало у них ревности, поскольку Лина с ее мягкой улыбкой, роскошной рыжей косой густых волос, собранных в пучок, всегда «к лицу и хорошо одетая» (по словам девочек) и к тому же умная и приветливая, им понравилась...
Летом 52-го года мы поехали вместе в дом отдыха ВТО на Плесе, а в октябре того же года стали мужем и женой, хотя оформление брака решили отложить до тех пор, пока не убедимся, что союз наш прочен. (Вероятно, это было мое предложение: «обжегшись на молоке, дуешь на воду».) Свадьбу справляли скромно — на дому у радушной Лининой тетки Зины. На этот раз моя мама при сем присутствовала. А кроме родных Лины, только еще Николай Сергеевич с матушкой...
Сначала мы поселились в маленькой комнатушке Лины в коммунальной квартире на 6-м этаже огромного жилого дома на Ново-Басманной улице. Туда после ареста отца всю их семью выселили из трехкомнатной квартиры, которая приглянулась какому-то чину из НКВД. Теперь Лина жила в ней одна: мать ее работала в Серпухове, ее там опекала Настенька — бывшая Линина няня, а брат женился и жил у жены. Комнатушка была крохотная. Зато ее большое окно смотрело в ничем не заслоненный простор синего неба, что меня совершенно очаровало: такое никогда моим глазам не открывалось!
В этой комнатушке мы принимали первых в нашей совместной жизни дорогих гостей: матушку и Николая Сергеевича. Провели чудный вечер, читали стихи впервые изданного на нашем веку Сергея Есенина. (Это было как раз накануне начала смертельной болезни матушки.)
Потом переехали ближе к школе, в нашу с мамой мрачную двухкомнатную квартиру. Из ее окон неба вовсе не было видно. Убедившись в надежности нашего брака, мы его зарегистрировали в начале 57-го года. В том же году, 17 октября, у нас родился сын Андрей. Жили мы хорошо, в счастливом согласии. Заботились друг о друге, стремились лучше понять, чем-то порадовать. Уважали интересы каждого из нас, включая и маленького сына.