Телестерион. Сборник сюит

Киле Петр

Н и к о л а й (с недоумением) Хотел бы знать я, кто кого все водит Тут за нос? Если влюблена она, То слишком уж, закатывает сцены, Когда б тебе скорее то пристало? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а А что мне делать? Я люблю тебя. Люблю ее. Она же влюблена Не то в меня, не то в тебя ревниво. В чем можно упрекнуть ее, скажи? Скорей

тебя — за равнодушье к ней. Н и к о л а й Все это мило, как игра и шутка. Зачем же замуж выдавала ты, Да заливаясь в три ручья слезами? И жениха-то взяли где, мерзавца? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а Благие намеренья, наважденье — Все испытанье девы непорочной, Как свыше предназначенной — кому же? Какая мысль мне в голову пришла! О, нет! Н и к о л а й Постой же, Аликс! Успокойся. Все это лишь игра, чтоб сохранить Меж нами пыл желаний и любовь. А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а Так, что? Поди! Хочу я помолиться. Н и к о л а й Пойду я к детям. А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а Да, скажи им тоже Пусть обратятся мысленно к нему, К тому, кто молится за нас и страждет.

Николай уходит; Александра Федоровна опускается на колени и, опершись руками о кресло, замирает.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (приподнимая голову). Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. (Покачивает головой.) О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть…

Входит Николай и останавливается.

Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она — хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословления и целую твои блаженные руки. (Потянувшись, падает.)

Н и к о л а й (подбегая). Аликс! На что это похоже?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (рассмеявшись). Я упала.

Н и к о л а й (опускаясь на колени). Ты не ушиблась?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Нет, нет, я чувствовала его руки и плечи.

Н и к о л а й (приподнимаясь вместе с женой). Аликс, нет, право, это ни на что не похоже. Почему вы молитесь не Господу Богу, а мужику? Да и странно обращаетесь к нему. "Бесценный друг мой!" Это Ольга. "Дорогой и верный друг мой!" Это Татьяна. "Милый мой друг!" Это Анастасия. Не могу поверить. Принцессы! Императрица! Да, наконец, просто

мать, да, хорошая мать, как она додумалась приучить детей к такого рода обращениям?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Я только хотела, чтобы дети прикоснулись к благодати Божьей, что исходит от нашего друга.

Н и к о л а й. И почему "наш друг"? Это же звучит двусмысленно для всякого постороннего слуха. Можно подумать, ты сходишь с ума. Ну, называй его по-русски "старец". Это понятно всем.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он же не стар, а в такой силе, что недаром на него клевещут. Но всякий, кто приходит с клеветой на него, выдает прежде всего себя с головой, свою нелюбовь к нам, либо тайную недоброжелательность. Распутин свят, поэтому всех выводит на чистую воду.

Н и к о л а й. И матушку, и сестру твою. Кто же нас любит, кроме них, бескорыстно?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он! Только он! Даже ты не любишь меня так, как он. Он исцеляет маленького не дубовой корой, а своею любовью, как Бог.

Н и к о л а й. Аликс, ты не в себе. Я сейчас позову Аннушку.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Лучше позвони ему. Где он? Пошли телеграмму. Пусть помолится за нас.

Н и к о л а й. Хорошо. Уф! (Уходит.)

11

Дача Серова на берегу Финского залива в Ино. На втором этаже мастерская с окнами в сторону моря, с балконом. На стене афиша с изображением балерины в воздушном полете. Слышны иногда голоса детей. Входит Серов в приподнятом настроении.

С е р о в Мне кажется, я только что вернулся Из Греции; жара и море в дымке Жемчужной, сизо-голубой, — нет, там Все резче, чище, ярче, как весной… Иль краски юга проступают в небе И в водах серых северного края, Как живопись эпохи Возрожденья Преображала мир вокруг, и зренье Столь чутко к красоте и форм, и красок Природы и искусства, что творить, Как будто нет уж сил, одна отрада Бродить беспечно, ехать в экипаже — С душистой розой, забывая все, Вне времени, вне жизни современной, Ведь там нет дела до нее, как здесь, Где сердце отзывается, как эхо, На всякий звук, мучительный иль чистый, — Все больно, да куда же с ним и деться. (Выходит на балкон.) Акрополь, Парфенон — совсем иное Увидеть наяву. Какое счастье! Хотя в обломках, красота нетленна, И будто не прошли тысячелетья В жестоких распрях, в войнах бесконечных, — Все стало прахом, кроме красоты. И тут известье о разгоне Думы, Второй уже, и весь кошмар российский Вновь втиснут в грудь.

Входит Ольга Федоровна.

О л ь г а Ф е д о р о в н а Уединившись, Разговорился сам с собой, молчун? С е р о в Немой и то мычит о чем-то в ярости. О л ь г а Ф е д о р о в н а Да нет, ты не молчун, я знаю. Как же, С Коровиным — его заговоришь…