Тёмные самоцветы
Шрифт:
— Мои горничные сейчас на вечерне, — ответила она в замешательстве, принимаясь неловкими от холода пальцами дергать шнуровку.
— Если позволите, я вам помогу.
Она совсем растерялась.
— Но…
— Несомненно, супруг имеет право помочь супруге переодеться, — сказал Ракоци с деланной беззаботностью. Он вдруг заметил, что скромный образок Богоматери Умиления, который она обычно носила на шее, исчез.
— Это неподобающе, — выдохнула она.
— Такие соображения меня не волнуют. — Ракоци прикоснулся к ее руке. — Вам нужно согреться, что
Ксения с трудом сглотнула слюну.
— А вдруг о том кто-то узнает? — Ее глаза налились слезами.
— Никто не узнает, — заверил Ракоци. — Если вы сами кому-нибудь не скажете.
— А кому я могла бы сказать? — спросила она, несколько сбитая с толку. — Своим горничным? Они бы расхохотались.
Ракоци осторожно снял с ее мокрого лба несколько слипшихся прядей.
— Ксения Евгеньевна, так что же произошло?
Она торопливо перекрестилась и зашептала:
— Меня нашел слуга Анастасия Сергеевича и сказал, что мать моя при смерти, что у нее отнялась половина лица. Святые угодники! Ее отвезли в обитель Господнего Милосердия, куда свозят всех безнадежных больных.
Ракоци понимал, что это далеко не вся правда, но продолжал молчать, глядя на нее темными, сочувственными глазами.
— Я в это время разговаривала с сестрами Благовещенского монастыря и попросила у настоятельницы разрешения навестить свою матушку. Та благословила меня, и я поехала. Но эта распутица. — Ксения судорожно вздохнула. — Монахини обители Господнего Милосердия не впускали меня. Но я настояла на своем и заставила их провести меня к матери. Ее положили с другими страдалицами. Такими же, как она. — Дыхание молодой женщины вновь пресеклось, и ей пришлось смолкнуть. — Я бросилась на колени, — продолжила она после паузы, — я стала звать ее и, кажется, плакала. Матушка наконец глянула на меня. Но только одним глазом — левым. — Ксения вздрогнула и быстро перекрестилась.
— Узнала ли она вас? — спросил Ракоци. Ему на своем веку не однажды встречались жертвы удара, но помочь большинству из них он не мог.
— Да! — В коротеньком восклицании таилась такая горечь, что по спине его прошелся мороз. — Она поняла, кто я. И потянулась к моей иконке. Также лишь левой рукой. Матушка сорвала ее с моей шеи. — Рыдания Ксении все усиливались, плечи тряслись.
— Ох, Ксения, — произнес Ракоци тихо и тут же оглянулся на двойной стук в дверь.
Роджер ждал в коридоре — с большой керамической кружкой, наполненной горячим вином с гвоздикой, имбирем и корицей.
— Вам что-нибудь еще нужно, хозяин? — спросил полушепотом он.
— Воду уже греют, — сказал Ракоци. — Сообщи, когда она будет готова.
— Конечно, — кивнул Роджер и прибавил: — Алексей, видимо, восхищен вашей силой. Он с восторгом рассказывает всей челяди, с какой легкостью вы несли госпожу вверх по лестнице. «Прямо как овчинный тулупчик» — это его слова.
Ракоци досадливо дернул бровью.
— Я, похоже, забылся. — Губы его сложились в язвительную гримасу. — Сделай что сможешь, чтобы все сгладить, ладно? А не то, чего доброго,
— Ну, на такое вы не способны, — заметил Роджер с глубокомысленной миной.
— Как знать, — парировал Ракоци, уже от души улыбаясь. — В общем, сообрази что-нибудь.
Роджер, слегка поклонившись, ушел.
Ксения стояла на коленях перед постелью и, сомкнув руки, рыдала, но тут же затихла, поймав на себе взгляд мужа. Впервые с момента свидания с матерью она ощутила, что ее не на шутку знобит.
Ракоци протянул руку, чтобы помочь ей подняться, затем указал на кружку.
— Это согреет вас, Ксения. Пейте, прошу.
Ксения приняла кружку как нечто невиданное, вцепившись в ручку побелевшими от усилия пальцами.
— Мать прокляла меня, — сказала она. — Когда, ухватилась за мой образок.
— Быть может, он попросту ей приглянулся, — предположил Ракоци, пытаясь хоть как-то смягчить ее боль.
— Она отбросила его в сторону! — воскликнула Ксения. — Монахини видели все и поняли все. — Она попыталась еще раз перекреститься, но не смогла.
— Наверное, ей что-нибудь померещилось, — ласково утешал Ракоци. — Люди в таком положении часто не понимают, что делают и что с ними стряслось.
— Она узнала меня, — повторила потерянно Ксения. — Она узнала меня.
Ракоци не нашелся что возразить и заговорил лишь тогда когда Ксения пригубила пряный напиток.
— Что бы вам хотелось надеть?
Она заморгала словно бы наконец осознав, где находится.
— Что-нибудь теплое.
Он достал из комода широкую ночную рубашку, которую подарил ей в день именин.
— Возможно, это? Шелк достаточно плотный.
— Да, — сказала покладисто Ксения. — Пусть будет так. — Она еще раз глотнула вина, потом поставила кружку на столик и покорно позволила ему сражаться с завязками на ее сарафане, затем — на длинной блузе под ним.
— Как получилось, что вы… — Так промокли, хотел он спросить, но осекся, опасаясь этим вопросом снова разбередить ее рану.
Ушедшая в себя и уже полураздетая Ксения встрепенулась.
— А? Вы хотите знать, почему я промокла?
— Да, — ответил он, продолжая высвобождать ее из одежд.
По ее телу прошла крупная дрожь. То ли от холода, то ли… Ему не хотелось додумывать от чего.
— Монахини видели, как матушка отшвырнула иконку, и повелели мне покинуть обитель. А я не сразу разыскала возницу. Забыла, где он обещал меня ждать.
Не поднимая глаз, он совлек с нее все и скатал в плотный сверток, затем потянулся к рубашке.
Ксения отвернулась, стыдливо прикрываясь руками.
— Дайте мне. Я сама.
Ракоци протянул ей рубашку и краем глаза следил, как она воздевает ее над головой. Мелькнули груди, белые словно взбитые сливки и более полные, чем ему представлялось; их крутизна соперничала с крутизной белых как снег ягодиц. Тут же все скрылось под пышными складками шелка, и на какое-то время в спальне установилась неловкая тишина, нарушаемая лишь немолчным рокотом ливня.