Темный рыцарь Алкмаара
Шрифт:
Дарган вдруг увидел, что лицо у него совсем молодое, а глаза ясные — прежде Ренард казался алкмаарцу почти стариком.
— Не получится обмануть, мой талисман почует ложь, — заявил Дарган.
— Он всегда чует ложь? Любую?
— Раз ты дал клятву — твою почует.
— Я знаю тропу, на которой нас никто не заметит, — сказал следопыт. — Я знаю очень-очень много дорог, как недавно проложенных, так и самых древних…
— И ты знаешь дорогу к священному колодцу эльфов, к колодцу, который возвращает жизнь даже тем, кто умер давно? — живо спросил Дарган.
— Нет, такого пути я не знаю. А такой колодец есть?
— Говорят, есть… — Дарган не стал уточнять,
— Любопытно будет взглянуть, — пробормотал следопыт. — Но я очень сомневаюсь, что эльфы подпустят нашу разношерстную шайку к своей святыне.
— Не твоя забота! — одернул его Идразель, внезапно очутившийся рядом. — А будешь слишком много рассуждать, следопыт, я украшу твоим черепом тулью моей шляпы, — пригрозил демонолог.
— Да? — Ренард наигранно округлил глаза. — Я всегда думал, что мой череп по размерам все же больше крысиных, которыми ты себя обвесил…
— Это человеческие черепа. Я их просто уменьшил с помощью магии. И твой среди них будет самым маленьким, поверь мне.
Ренард что-то хотел сказать в ответ, даже губы шевельнулись, но промолчал.
Так что последнее слово осталось за демонологом.
Глава 20
В тот день Зитаар потерял след. Все предыдущие дни он безостановочно шел и шел вперед. С каждым днем добыча становилась все ближе. Зитаар чуял магию медальона, которая вела его за собой, как ведет охотничьего пса след шустрого зайца. И вдруг оборвалось. Будто отрезало. Какое-то время рыцарь смерти продолжал ехать в прежнем направлении, потом остановился.
Из его отряда больше никого не осталось. Призрак, посланный на разведку, исчез, и неведомо, что с ним сталось, возможно, сгинул в лапах очередного чудовища, что мгновенно расплодились в разоренных землях. Последние солдаты-скелеты полегли в схватке с волками. Эти огромные твари перекусывали берцовые кости и позвоночники воинов Мортис, как тонкие куриные косточки.
Правда, одиночество нисколько не смущало Зитаара. Напротив, теперь он мог мчаться вперед без помех, не оглядываясь на костлявых пехотинцев. Предвкушая месть, рыцарь смерти порой разражался хохотом, от которого в лесу замертво падали мелкие пичуги, а птицы покрупнее срывались с ветвей и, как безумные, летели прочь, а вслед им устремлялось лесное зверье.
И вот теперь след пропал. Зитаар проехал еще две или три лиги, пока лесная дорога не схлестнулась с имперским трактом, и здесь остановился.
Куда дальше? Двинуться лесной тропой к дальним холмам, среди которых возвышалась двойная серая скала? Или свернуть на тракт, перемолотый колесами телег в мерзкую серо-коричневую кашу — не иначе, совсем недавно здесь прошел большой отряд, а может быть, и целое войско.
Зитаар пребывал в неведении.
Скала? Тракт?
Конь заржал и сам тронулся в путь — лесной дорогой.
«И то правда, — подумал Зитаар. — Кто бы ни прошел здесь, это явно не армия Мортис. Скорее всего, имперцы. Вряд ли Дарган планировал с ними встретиться. И мне они ни к чему…»
Одно было не ясно — почему исчез магический след медальона? Объяснение напрашивалось одно-единственное: его заслонила какая-то другая, куда более сильная магия.
Бежавшего лучника в отряде прозвали Хорем или Хорьком — за острую мордочку и маленькие черные глазки. Он был хитер, трусоват, а в недавнем крестьянском прошлом частенько бит за свою лень и страсть к мелкому плутовству.
Из троих сыновей в семье он был младшим, к тому же рос мелким, узкоплечим, хотя и жилистым.
Когда Хорю исполнилось семнадцать, отец отвез его в ближайший город и отдал в лапы вербовщику в обмен на мешочек медных монет.
В казарме его первым делом избили и отобрали зашитые в рубаху медяки. Он попытался монеты вернуть, то есть укрась, снова был бит, причем куда сильнее прежнего. На стрельбище он оказался последним из новобранцев. Поначалу его стрела попросту не долетала до выставленной в двухстах шагах цели, потом плеть десятника и долгие тренировки добавили силу рукам и всему телу. Хорек научился пускать стрелу на большое расстояние, но в цель все равно попасть не мог — деревянная мишень с нарисованным на уровне человеческой груди кругом казалась третьему крестьянскому сыну заколдованной.
Десятник даже приносил пару раз для неумелого новобранца эликсир меткости, потом эликсир ловкости — все без толку, ни один волшебный состав не мог обучить Хорька искусству стрельбы. Посему в день, когда другие новобранцы покинули учебную казарму, дабы отправиться на войну с проклятыми, Хорь остался на нарах. С месяц он обретался в казарме один — обустроил себе закуток, притащил туда всякий хлам, а главное, выменял на украденное из конюшни зерно здоровенный меч как символ своей мощи. Меч был из дешевой, «кочережной» [1] стали и плохо сбалансирован, но вид имел грозный. Хорю казалось, что о нем позабыли.
1
То есть из стали, пригодной разве что для изготовления кочерги.
Но миновал месяц, и казарму заполнили новички. В этот раз Хорьку показалось, что он видит три десятка двойников — все эти ребята, мало приспособленные к военному делу, лук видели только в чужих руках, могли пахать и косить, но не умели сражаться. На Хорька они смотрели с уважением — почти как на десятника. И боялись ничуть не меньше, ибо приняли незадачливого лучника за помощника своего командира. Миг был сладкий. Хорек уже вообразил, что он и в самом деле в казарме оставлен для воспитания молодняка, и спешно принялся за дело. Перепуганные до смерти пацаны мыли и скребли полы, стирали Хорьку одежду, приносили для него с кухни наваристую похлебку и каждый день собирали для своего командира мзду в виде тридцати медных монет — по монете с носа. Три дня Хорек благоденствовал, а на четвертый вечер выбрал из новобранцев самого безответного, отвел к себе в закуток и велел снять штаны. Тот что-то пытался проблеять в ответ, рыпнулся, заголосил, но Хорек зажал ему рот рукой. Да только сделать ничего не успел — мощная рука десятника ухватила его за ворот и выволокла вон из казармы. Десятник лично избил Хоря под радостные вопли дохляков, а затем препроводил в другую казарму — под начало страшного и, как показалось Хорьку, безумного Нигеля.