Тень Беркута
Шрифт:
А Бекки, старый ведун, радовался, что еще некоторое время будет наслаждаться солнцем и небом. Будет вдыхать ароматы трав и опьяняющий запах конского пота. Что горло его еще раз увлажнится кумысом, а губы почувствуют сочную нежность молодой баранины...
О каверзные Боги... Какая ирония судьбы! Событие, которое вскоре должно было принести бесконечный поток несчастья и горя многим народам, пролить реки слез и море крови, событие – которое тысячелетиями славяне будут вспоминать, как самые страшные годы своей истории, – сначала принесло радость и немножко счастья горстке других людей.
Глава
Поздняя осень 6745-го. Правый берег реки Итиль.
Гора Урака
Роскошный шелковый шатер непобедимого джихангира монгольского войска Саин-хана раскинулся около небольшого шумного ручейка, который весело сбегал из высокой и мрачной горы Урака. Замечательный гнедой конь бил копытом рядом с расшитым золотым гарусом пологом, который прикрывал вход внутрь. Он был ханским любимцем, и редко когда Батый позволял оседлать себе другого скакуна. Вот и сейчас, услышав нетерпеливое фырканье, хан вышел наружу, с куском ржаного коржа в руке.
Невзирая на ужасающий ураган, который пронесся над рекой прошлой ночью, утро выдалось на удивление погожим, а чистое, словно вымытое небо мягкой голубизной предвещало хороший день.
Хоть вокруг, как всегда, было плотное кольцо из юрт тургаудов ханского «Непобедимого» тумена, которое надежно защищало хана от любых возможных опасностей чужого края, верный Арапша выбирал место постоя так, чтобы шатер очутился на возвышении, – и хан мог видеть все над верхушками юрт, оставаясь незаметным для глаз других.
Гора Урака возвышалась совсем рядом, и шаманы повелителя грома Хоходой-Моргона, которые проживали в ней, могли сверху с ужасом взирать на море юрт и кибиток, что затопило берег могучей реки. В отличие от своего самого старого жреца, они опасались неумолимого могущества монголов, – со страхом ожидая того мгновения, когда глаза джизхангира взглянут в их сторону. Но боялись зря.
Отбирая все у половецких ханов, а их самих, с людьми, ставя в первые ряды своего войска, суеверный Саин-хан сурово запретил обижать шаманов, чтобы не настроить против себя чужих богов. А теперь, вот уже второй день, он готовился к встрече с прославленным прорицателем Газуком – хотел выслушать его мнение, о пророчестве, увиденном во сне хурхе Юлдуз, – но все откладывал. Тысячелетний колдун вызывал в его душе какое-то смутное беспокойство, и хан, незаметно для себя, снова и снова выискивал уважительные причины, чтобы перенести эту встречу на другой день. Но сегодня...
Батый незаметно вздохнул и оглянулся – не заметил ли кто случайно его, недостойное отважного батыра, поведение? Потом поднял голову и перевел взгляд на узенькую щель в горе, которая служила входом в пещеру Газука. Из этой норы, если верить тому, что плетут пленные половцы, колдун, вылетает каждую ночь в степь, обернувшись большой белой совой, чтобы оглядеть мир. Часовые и в самом деле видели на фоне неба какую-то огромную птицу, что пролетала над стойбищем...
(Этой ночью Арапша даже хотел снять ее стрелой, чтобы разглядеть вблизи, но вовремя вспомнил запрещение хана и опустил лук).
В темном отверстии будто блеснула пара глаз, и Саин-хан раздраженно дернул плечом. Вечером он неосмотрительно пообещал своей Звездочке, что сегодня она наконец увидит знаменитого колдуна, а хан привык соблюдать свое слово, даже сказанное просто так.
– Арапша, – молвил не оглядываясь, потому как знал, что верный охранник всегда рядом, – Юлдуз-хатун уже проснулась?
– Да, Повелитель... – услышал в нескольких шагах позади
– Передай, пусть идет в мой шатер, а сам пошли нукеров на гору – за колдуном.
– Слушаюсь, Повелитель, – поклонился Арапша, показавшись на глаза, но на мгновение задержался, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
– Ну? – нахмурил брови хан, который не терпел никаких промедлений при исполнении своих приказов.
– А если он будет упираться? – выдавил из себя темник. – Могу ли я применить к нему силу?
– Будет опираться? – искренне удивился Бату-хан. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то станет противоречить воле джихангира. Такое и монгольским ханам не прощалось, а здесь – какой-то половецкий гадальщик. Но на вопрос Арапши он не нашел причины рассердиться. Напротив, – молодец, что помнит о запрете обижать жрецов. И прибавил твердо: – Это меня не касается... Хоть за конским хвостом волоките, но, чтобы сейчас же был здесь!
Проведя тяжелым взглядом Арапшу, хан ляскнул по морде жеребца, от чего тот недоволен фыркнул и дернул головой, – круто развернулся и исчез в шатре. Плохое настроение опять начало захлестывать его. А это значило: если сейчас же никто не развеселит хана, то вскоре прольется чья-то кровь...
Сев на сафьяновые подушки, Саин-хан погрузился взглядом в огонь костра и задумался. Поход начался удачно, невзирая на упрямое высокомерие Гуюк-хана и тайное неповиновение благосклонных к нему мелких ханов. Войско непрестанно двигается на запад, и все больше земель вытаптывают кони монгольских воинов... Даже норовистая Итиль вынуждена была подчиниться его воле, и вот шатер джизхангира стоит на ее правом берегу. Дальше – земли уруситов и булгар... С каждым днем все больше драгоценностей приходится пересчитывать и перевозить его юртджи. А уверенности в своих силах и твердости, необходимой каждому военачальнику, Саин-хан почему-то так и не достиг. Когда был рядом Субудай-багатур, он оживал и суровел, его поступки и приказы не разочаровали б и Потрясателя Вселенной; но оставаясь в одиночестве, – погружался Батый в водоворот досадных и тревожных мыслей. И тогда – лишь жестокая казнь, вид пролитой крови врага или предателя могли вернуть ему душевное равновесие. А еще – Юлдуз, его юная и нежная красавица-жена, своими сладкими ласками и милым слуху щебетом умела развеселить Саин-хана, вернуть покой его мыслям. Поэтому-то и шел он так часто в ее палатку, и оставался там на целую ночь.
Юлдуз… Звезда…
Полог шатра отклонился, и она вошла внутрь. Одетая в шелковую китайскую одежду, разрисованную пышными золотыми цветами лотоса, высокую бархатную шапочку, украшенную бисером, улыбающаяся и веселая, словно утреннее солнышко.
Увидев своего мужа и повелителя опечаленным и встревоженным, молодая женщина поклонилась до самого ковра, который устилал шатер.
– Доброго утра, мой любимый повелитель... – поздоровалась звонко. – Позволишь войти рабе своей? Мне сказали, что ты, о Счастье глаз моих, хотел видеть свою маленькую хатун?
– Заходи, Зорька, – мягко ответил Батый, и лицо его просветлело. – Присаживайся рядом. Вчера я обещал тебе показать половецкого колдуна… Страшного Газука... Того, который приснился тебе перед походом. Припоминаешь? Сейчас Арапша приведет его сюда. Посмотрим, и в самом деле достоин ли старик той славы, которая идет о нем между половцами. А заодно – поинтересуюсь, где обещанный конь?
– Но то был лишь сон...
– Сон моей хурхе достоин больше, чем все сказанное целой толпой чужих гадальщиков.