Тень мачехи
Шрифт:
— Но почему?
Выражение в глазах Яны сменилось. Она поднялась, шагнула к окну палаты, встала, глядя на заснеженные ветви деревьев.
— Помнишь, ты как-то спросила ее, почему они с отцом никогда тебя не хвалят? А она сказала: «Чтобы ты не возгордилась…» Тань, твоя мать делает это с тобой специально. И будет делать всегда.
Яна всегда была резковатой, и терпеть не могла Елену Степановну — впрочем, это было взаимно. Но сейчас Таня почувствовала, что слова подруги полны не эмоциями — правдой. Принять ее?… Но она же чудовищна! Внутри поднялся протест — словно душа шевельнулась. Таня
— Янка, нет. Если бы у меня в характере было нос задирать, я бы давно задрала! Мне, если разобраться, много чем можно гордиться.
Яна крутанулась на каблуках, покачала головой, глядя на нее сверху вниз:
— Танюш, да пойми ты, — сказала она со вздохом. — Ведь Степановна проговорилась чисто по Фрейду. Ты можешь стать хоть королевой Англии — но она по-прежнему будет вести себя так, будто ты полный ноль. Намеренно не признавая твоих достижений, она не просто не дает тебе «возгордиться» — тьфу, и слово-то какое мерзкое подобрала! Она понимает, что ты будешь лезть вон из кожи, лишь бы заслужить ее одобрение. И денег дашь, и на курорт отправишь — а она тебя за это мордой в грязь, чтобы ты ей в следующий раз и денег побольше, и курорт получше. Прости, но я смотреть не могу, как ты ишачишь, а Степановна сидит на троне и рученьки свои белые кремиком мажет.
Татьяна не нашлась что ответить. Она посмотрела мимо Яны, в окно — метель улеглась, но небо по-прежнему было тоскливо-серым, давящим. «Все равно мать когда-нибудь поймет, что я заслуживаю уважения, — мысль была упрямой, как в детстве, но тут же окрасилась печалью. — Вот только когда? И с чего вдруг? Я сама тупиковый путь выбрала. Ведь стараться быть хорошей дочерью — не значит стать ей».
Таня вытерла глаза, провела руками по волосам, отбрасывая их с лица. Спросила грустно:
— Ян, что делать-то? Она ведь мама моя.
— Ну, мамы разные бывают, — хмыкнула Янка. — И дети, кстати, тоже. Посмотрела бы я на Степановну, если бы ты не была такой пай-девочкой, а пошла вразнос. Может, это… О! Ввались к ней домой пьяная, для разнообразия! И по коврам ее — в грязных ботинках, а? Или где-нибудь во дворе упади с песнями и матюгами, чтобы все соседи видели и слышали!
— Ф-фу, Костромина!
— А что? Ох, я бы посмотрела на ее физиономию! — продолжала веселиться подруга. — Представляю, как она визжит: «Позор! Позор!» И волосья ее идеальные растрепаны с перепугу!
Таня поневоле улыбнулась. Янкины пантомимы всегда помогали сменить угол зрения, посмотреть на любую ситуацию с другой, комичной стороны. Танина тоска просветлела, растаяла, но обида на мать волком смотрела из темного угла души.
— Ну что, полегче стало? — Яна села рядом, на кровать. Повернулась к подруге, сказала, враз посерьезнев: — Если хочешь знать, что делать, мое мнение таково: хватит цацкаться со Степановной! Прекращай к ней подлизываться, ты же видишь, она не ценит. Прекращай финансировать ее хотелки. Обидится — да и ладно. Проклянет — переживешь. Я бы на твоем месте вообще перестала с ней общаться, раз она только и умеет, что нервы трепать.
— Ну не могу же я мать бросить… — уныло сказала Таня.
— Никто никого не бросает, просто двум взрослым людям не по пути. Так бывает, сама знаешь. И пусть на этот счет твоя
Татьяна вдруг успокоилась. Слезы окончательно высохли, будто боль, питавшая этот источник, исчезла без следа. Может быть, потому, что предложенный Янкой выход был хоть и не самым лучшим с точки зрения морали, но зато реальным, правильным?
— И вообще — живи своим умом, не оглядывайся на мать, — продолжала подруга. — Хочешь взять ребенка — бери, и никого не спрашивай.
— Я и не собиралась, — мотнула головой Таня. — Просто знаешь, что обидно? Я так хотела всегда, чтобы у моих детей была бабушка. Добрая, заботливая, от которой тепло, как от русской печки. Которая любила бы их просто за то, что они дети и нуждаются в любви. А мать… Она же заранее ненавидит моего ребенка! Для нее приемный — как прокаженный. Как с тавром на лбу — «третий сорт». И получается, что из-за этого ее дурацкого предубеждения я должна всю жизнь прожить без детей, если своих родить не смогу? То есть я не буду счастлива, и ребенок, которому я могла бы стать хорошей мамой, будет расти в детдоме или у таких вот родителей, как Пашины — которые бьют, не кормят… Как минимум две судьбы будут поломаны — зато моя мать будет блаженствовать! Как так, Яна? У меня в голове это не укладывается!
— Ну, подруга, ты выбирай уже, — вздернула бровь Яна.
— Да выбрала! — с вызовом ответила Таня. — Усыновлю ребенка и буду растить его без бабушки. Если нужно — то и без мужа. Всё, надоело! Стараюсь для них, как лучше хочу — а им, получается, вообще плевать на меня и мою жизнь! Янка, как я устала, Боже мой, как же я устала…
Обессилев, она облокотилась на спинку больничной кровати, вздрогнула от прикосновения к холодному металлу. И тут же пискнул телефон. Таня неохотно вынула его из кармана — ну кто там еще? Ей совершенно не хотелось общаться с кем-то кроме лучшей подруги.
Сообщение, белевшее на экране, было от Залесского. «Буду через 10 минут, встречайте в приемном», — писал он. «Ох, ничего себе… А мне еще нужно умыться — от этих слез, наверное, вся тушь размазалась, — спохватилась Таня, но тут же сникла, — хотя какая ему разница, как я выгляжу. У нас же чисто деловой разговор будет».
— Ладно, проехали, — сказала она Янке, с трудом вставая с кровати. Тело было неимоверно тяжелым, будто одетым в водолазный скафандр. — Ты можешь спуститься со мной в приемник? Я жду одного человека.
— Макса? — нахмурилась Яна. — Тоже с удовольствием бы с ним побеседовала о состоянии твоего здоровья.
— Нет, адвоката.
— Божечки, зачем тебе адвокат? — ужаснулась лучшая подруга.
— Незачем, — поспешила успокоить подругу Таня. — Просто это он нашел мальчика, которого я хочу усыновить.
— Слушай, да! Расскажи мне хоть, что за пацан! — оживилась Янка. — Хороший?
— Яна! — одернула подругу Таня. — Что значит — хороший? Он просто ребенок.
— Ну, не цепляйся к словам! Симпатичный хоть? Умненький?