Тень мачехи
Шрифт:
По тому, как она вспыхнула, как поникла плечами, как заметался ее взгляд — отчаянно, словно мотылек у лампы — Залесский понял, что опять сморозил какую-то жестокую глупость. Но Татьяна быстро взяла себя в руки и ответила с разоружающей честностью:
— Нет, и вряд ли будут. Из-за этого я здесь и лежу. Но не думайте, что я хочу забрать Пашу только потому, что не могу родить сама.
— Господь с вами, я не об этом! — адвокат поднял руки, будто сдаваясь. — Я спросил, потому что хотел понять, есть ли у вас опыт воспитания ребенка. А-а, неважно… Просто хочу предостеречь: не привязывайтесь к этому мальчику, вдруг с усыновлением ничего не выйдет? Потому что если суд не найдет достаточных оснований для лишения, то родителей могут лишь временно ограничить в правах. А это значит, что ребенку либо назначат опекуна, скорее всего, кого-то
— Ну да, а пройдет еще какое-то время, и они снова начнут его бить. Законы у нас — просто блеск! — съязвила Таня.
— На всех не угодишь, — пожал плечами Залесский. — Вообще система несовершенна, это факт. Я сталкивался с этим, когда работал в милиции — тогда она еще так называлась. Знаете, придет, бывало, женщина, умоляет: сын из дома убежал, найдите. И мы ищем. Раз, другой, двенадцатый. Уже и в детскую комнату милиции сообщили, и профилактических бесед массу провели — а он все бегает. Спросите, почему? Не бьют родители, кормят, одевают-обувают — а ему просто дома не нравится, вот и вся причина. Свободы хочет, семейные порядки не устраивают, характер так проявляет, в конце концов… А на цепь ведь ребенка не посадишь! Но семью на учет ставят. Получается, из-за того, что родителям на ребенка не наплевать было, беспокоились за него, вот милицию и вызывали.
Или наоборот. Живет семья, родители — забулдыги, работают где-нибудь за копейки, существуют непонятно на что, но дети вроде как при них. И даже в школу ходят, учатся худо-бедно. А после школы бутылки собирают, потому что дома не еда, а закуска, и то вся посчитана. Или по рынку шатаются в надежде, что кто-нибудь накормит. И не жалуются, не рассказывают никому, что дома творится. И вроде как формального повода для того, чтобы семью эту на учет взяли, просто нет.
Он повертел в руках пустую чашку, отставил ее в сторону. Таня смотрела на него в упор, и выражение ее лица было почти страдальческим. «Ведь всю дорогу её расстраиваю, как специально… — с огорчением подумал Юрий и смущено пригладил волосы. — А ведь она хорошее дело затеяла! Если с этим мальчишкой не получится, все равно чью-то детскую жизнь изменит. Видно, что решительная».
— Это, конечно, крайности я вам озвучил, — он заерзал, лихорадочно соображая, как настроить ее на правильный лад — чтобы не витала в облаках, а знала, как всё происходит на самом деле. — Но зато теперь вы понимаете, что в семейных делах не все так просто, как кажется. Сейчас-то уж ситуация поменялась. Во всех школах психологи, некоторые педагоги по домам учеников ходят, смотрят, в каких условиях дети живут. Если что-то подозрительное видят, могут сообщить в социальные службы. Но для этого нужно неравнодушным человеком быть, и не для галочки ходить по этим квартирам. И еще не бояться, что тебе родители ребенка мстить начнут. Ведь маргиналы что угодно выкинуть могут, им терять-то нечего…
— А может, все-таки попробуем поговорить с Пашей? — несмело спросила Татьяна. — Так хочется, чтобы он сам рассказал правду… Мне он, вроде бы, начал доверять. И вам наверняка благодарен, вы же его спасли. Поговорите по-мужски, а? Может быть, вы будете для него более убедительным, чем я?
— Давайте попробуем, — сказал адвокат, вставая. — И не забудьте торт. Возможно, он сойдет и в качестве взятки.
14
«А мальчишка-то — кремень, — думал Залесский, выруливая с больничной стоянки. — Так и не рассказал ничего о том, кто его избил. И о семье молчит. А хитрый какой: мне, мол, тетя Таня говорила, что в детдом меня не заберут, пока в больнице лежу, а за это время, наверное, память вернется. Наивно это, и так по-детски…».
Звонок сотового прервал течение его мыслей. Юрий глянул на дорогу: чисто, только далеко впереди желтеет корма автобуса. Достал телефон, прижал к уху, ведя машину одной рукой. Звонил Андрей Кузьменко, напарник по адвокатской практике:
— Здорово, дружище! Ну, ты как, наотдыхался уже? Всю рыбу из окрестных озер выловил? — в голосе Кузьменко сквозила доброжелательная усмешка. — Тут Биктимиров рвет и мечет, тебя требует!
Инель Фаритович Биктимиров был одним из клиентов
— Я, конечно, соболезную тебе всей душой, — продолжал Кузьменко, — но у него в понедельник очередной суд, и этот затейник хочет, чтобы ты на нем присутствовал.
— Скукотища, — делано зевнул Залесский. — Но если хочет, буду. Я же все равно в понедельник из отпуска планировал выходить.
— Даже не знаю, порадоваться за тебя, или посочувствовать! Ну, ждём!
«Пока в этом мире людей интересуют деньги, имущество, свобода, месть, в конце концов, у меня всегда будет работа, — думал Юрий, пряча умолкший телефон в карман. — Хотя… Вот Татьяну интересует, как помочь другому человеку, чужому ребенку. Надо же, даже усыновить готова! Впрочем, почему бы и нет? Ведь я сам брал с улицы кошек и собак, чтобы они не погибли».
Залесский тут же одернул себя — ну как можно сравнивать ребенка с собаками-кошками? Глупейшая мысль; что-то их, таких, многовато сегодня. Да, при Тане он почему-то чувствовал себя глупо — может, оттого, что в первую встречу она набросилась на него с кулаками, а не стала выпускать коготки кокетства, как многие другие женщины? И вот сейчас, в больнице, интересовалась только судьбой мальчика. И в палате вела себя, как настоящая мамашка. Отрезала лишь небольшой кусочек торта, хотя парень был готов умять его полностью. Уговорила мальчишку почистить зубы после сладкого. Принесла градусник, чтобы померить ему температуру. А когда парень заныл, что в одиночестве ему скучно, осталась в палате играть с ним в лото. И все подтыкала, подтыкала ему одеяло…
В памяти почему-то всплыла морда попавшего под машину Бима, его загипсованный крестец, бесконечные поездки в ветклинику, и то, какой тяжелой была собака, когда Залесский таскал ее на руках и переворачивал, меняя памперсы… «Все-таки я циничная скотина, — обругал он себя, поняв, что всё так же проводит параллели между своей любовью к животным и Таниным чадолюбием. — Но только от перемены названия суть не меняется. Если кто-то в беде, не важно, как его вытаскивать — за лапу или за руку».
Занятый этими мыслями и дорогой, на которую снова начал падать хрусткий январский снег, плясавший в свете фар мятежную альбиносью джигу, Залесский и не заметил, как добрался до нужного адреса. Вышел из своей темно-синей «Ауди», осмотрелся. Длинный, некогда ярко-синий, барак — приземистый, в один этаж — тускло желтел облупившимися окнами. Кривое крыльцо, освещенное слабосильной лампочкой, было залито чем-то коричневым, отвратительным даже на вид. Слева от него, почти у самой стены, тосковал под снежным горбом старый «жигуль», зиял выбитыми стеклами. Дорожка, протоптанная к крыльцу, была неровной и узкой — двоим не разойтись.
Налетевший ветер задрал кусок рубероида, обнажив ребристую изнанку крыши, а потом хлопнул им так, что, казалось, весь барак содрогнулся. Подняв воротник своей тонкой дубленки — хоть бы переоделся, франт! — Залесский понесся к двери барака: очень уж хотелось в тепло. Но, оказавшись в небольшом тамбуре, по обе стороны от которого раскинулись два длинных рукава-коридора, понял: холод здесь почти такой же, как на улице, только вместо ветра — сквозняк.
Юрист поискал глазами дверь с нужным номером, постучался раз, другой. Глухой щелчок отвлек его — на кожаном плече дубленки блестела крупная капля. Серые от гнили потолочные доски набухли от воды, но угол меж стеной и потолком — кривой, будто барак оседал на одну сторону — промерз и поседел от инея. Залесский чуть отодвинулся и снова постучал в дверь. Какая-то жизнь за ней была: ухо улавливало еле слышно бубнящий телевизор, протяжный скрип половых досок. Наконец, замок тихо клацнул и на пороге появилась женщина. Уставшая, худая до изможденности, кутающаяся в черную стеганую безрукавку — длинную, явно с чужого плеча. Рукава толстого свитера спускались до середины ладоней, видавшие виды джинсы были заправлены в черные валяные опорки. Светлые волосы собраны в патлатый хвост, переброшенный на грудь и спускавшийся почти до пояса. На левой скуле и возле глаза — багровые пятна, которые не мог скрыть даже толстый слой тональника.