Тень мачехи
Шрифт:
— А ты не смей на меня орать, — сказала она со спокойной силой. — Думаешь, выросла, так не заткну тебя?
Таня опустила руку, поднялась ей навстречу, уперлась взглядом в глаза родительницы — холодные, презирающие, злые. И отчеканила:
— Я усыновлю ребенка, нравится тебе это, или нет.
Мать скривила рот, рванула с плеч белый халат и, смяв его комом, швырнула Тане в лицо.
— Ты непроходимая идиотка! Если ты это сделаешь, можешь забыть, что у тебя есть родители!
Глядя, как она поворачивается спиной, и, не оглядываясь, идет к двери, Татьяна ощутила знакомую с детства пустоту. И, как всегда, ей захотелось побежать за матерью,
И когда мать хлопнула дверью, Татьяна не чувствовала себя побежденной.
11
Янка настороженно заглянула в палату, и только потом вошла, шурша двумя объемистыми пакетами.
— Что-то Степановна злая, как фурия, — полувопросительно сказала она, ставя пакеты на стол. В одном из них весело звякнуло. — Я ей «здрасьте», а она мимо пролетела! Поругались, что ли?
— Привет, — Таня улыбнулась через силу. Все-таки хорошо, что подруга пришла, хоть и не вовремя. — А ты почему так рано? У тебя же ночная смена сегодня.
— Да я забежала на полчасика, пока мои в кино! Ты же здесь, наверное, оголодала. Вот, гранатового сока тебе принесла, — сообщила Янка, вытаскивая из целлофановой утробы высокую граненую бутыль, наполненную темно-бордовой жидкостью. От шевеления из потревоженного пакета вылетело облачко запахов — сдобно-поджаристый пирожковый, свежий огуречный и копчено-перченый, колбасный. Таня невольно сглотнула слюну.
— И анализы твои хотела глянуть, но их еще не принесли, представляешь? — продолжила Яна и глянула на часы. — Четыре уже. Пойду-ка я, всыплю лаборанткам! Просто безобразие, обленились до предела!
— Не надо, я хорошо себя чувствую.
— Вижу, — с сарказмом сказала Яна. — Графиня бледная, но держится с достоинством. Мне-то не ври!
Янка подошла, присмотрелась внимательнее. Взгляд ее стал жестче, подозрительнее.
— А что с губой?
Таня отвернулась, прикрывая рот. Ей захотелось расплакаться, как маленькой… «Это просто гормоны, — убеждала она себя. — Я сейчас полна ими, как губка. Ведь организм еще не понял, что беременности больше нет».
— Э-э, подруга, отмолчаться не получится! — Яна нахмурилась, черные глаза налились злостью. — Это Макс тебя, что ли?!
Таня молчала, только крепче прижимала ладонь к зудящим от жара губам. И чувствовала, что слезы все ближе, что вот еще немного — и прорвутся, хлынут так, что не остановить. А Яна, чуть склонившись, заглянула снизу ей в глаза и спросила, будто сама не веря в свою догадку:
— Это что… мать тебя?
Ее голос — сначала приглушенный, на грани шепота — мгновенно набрал силу:
— За что? Господи, Таньча, ты-то, я надеюсь, дала ей по щам?!?
— Я сказала, что хочу усыновить ребенка. Она разозлилась из-за этого, — Таня все-таки всхлипнула и вытерла глаза рукой. Опустилась на тонко скрипнувшую кровать, вцепилась пальцами в мягкий край матраса, пытаясь успокоиться. Но слезы не останавливались, набухали в уголках глаз, разъедали душу соленой тяжестью.
Яна села возле, взяла подругу за плечи, развернула к себе. И, глядя в ее враз покрасневшее, такое несчастное лицо, зло отчеканила:
— А вот это — вообще. Не ее. Собачье. Дело.
Таня вскинула на нее взгляд, в котором благодарность перемежалась с болью. Как много раз Янка выручала ее! Как часто была свидетельницей ее слез, той, что помогала осушить их… Лучше
— Ян, почему она так со мной? — слезы уже текли, не сдерживаемые ничем, и слова тоже рвались потоком. — Я всего лишь сказала о том, чего хочу. Понимаешь, для меня это важно! Я не могу родить сама, но хочу стать матерью. Что плохого в усыновлении? Что плохого в том, что у меня есть свои желания, которые не устраивают ее — но я же имею право жить своей жизнью! Она же мама моя, но совсем не понимает меня, а я — её… Что ей нужно, какой она хочет меня видеть? Не понимаю! Я под забором не валяюсь, не пью, не нарушаю закон — ей не приходится меня стыдиться. Наоборот — пытаюсь состояться: два образования, аптеки эти чертовы, работа — это же столько сил, столько труда, Янка!… Меня люди уважают… Меня все уважают, кроме родной матери! Другие люди понимают, чужие мне по крови, а эта — нет! Что за пропасть такая между нами? Я не вижу, как ее перейти! Даже дна у этой пропасти не вижу, понимаешь? Мне кажется, она бездонная, бесконечная! Мне кажется, куда бы я ни пошла, эта пропасть всегда будет передо мной, и я всегда буду пытаться ее перепрыгнуть… Всё время! Будто у меня цель жизни такая — убедить мать, что я хорошая, сделать так, чтобы она меня полюбила. Чтобы она хоть раз сказала: «Дочка, прости меня, прости — я поняла, как плохо тебе делала!» Но вместо этого она продолжает вытирать об меня ноги, рядит меня в какое-то чучело, способное лишь на поступки кретина… Вот мой потолок в ее глазах!
Яна обняла Таню за плечи, прижала к себе, тихонько покачивала — будто баюкала. И молчала, давая выговориться. Ждала, пока поток иссякнет. Как всегда.
— Ты знаешь, я тут подумала, — всхлипывала Таня. — Вот даже если бы эта пропасть каким-то чудом исчезла — а я-то нужна матери на ее стороне, на том берегу? Неа, не нужна! И какого хрена тогда я делаю? Мне уже давно выбрать нужно, с кем я — с собой, или с ней? Но меня как будто что-то держит, как будто какая-то пуповина, которой я привязана…
— Она и держит тебя за эту пуповину, — вздохнула Яна. — Она за нее дергает. Она, понимаешь, сама ее создала своим вот таким поведением. Степановна ж манипуляторша, и прекрасно понимает: если ты будешь знать, что она относится к тебе, как к достойному человеку, то всё. Ее значимость уменьшатся в твоих глазах. Ты перестанешь вот так вот бегать и каждый свой шаг показывать ей. «Мам, смотри, как я хорошо шагнула! Мам, смотри, как я красиво и правильно иду!»
Таня смотрела на нее молча, только всхлипывала. Яна убрала с мокрых щек подруги налипшие волосы, сказала участливо:
— Ты удивительный человек, Танька. Взрослая, умная женщина, так много всего в жизни добилась! Сама! И специалист востребованный, и деньги умеешь зарабатывать, и с людьми легко договариваешься… Но когда дело касается родительского одобрения, ты как подросток какой-то, вот честное слово! Даже недоподросток! Потому что подростки-то как раз бунтуют, личность свою отстаивают, свое право на отдельную жизнь. А у тебя, когда дело твоей жизни касается — а не бизнеса, работы, того, в чем родители нифига не понимают — собственного мнения нет. Ты все время оглядываешься — а что мама скажет? Да ничего она тебе хорошего не скажет, никогда! Специально!