Тень Саддама Хусейна
Шрифт:
– Он умер?
– спросил я.
– Нет, - ответил Хашим, тяжело вздохнув.
– У него есть информация, которая нужна госбезопасности. Они, конечно, потом убьют его, но не сразу.
– Как его зовут?
– небрежно спросил я.
– Как зовут?
– удивился Хашим.
– Какое значение имеет его имя?
– В общем, никакого, - быстро сказал я.
– Но он человек. У него есть семья.
– Да, конечно. Я уверен, что есть, но я не знаю его имени. Он, правда, говорил что-то, что позабавило всех, но я не понял, что все это значит. Он был привязан к стулу,
– Что он говорил, Хашим?
– снова спросил я, не желая больше слышать о муках, которые терпел этот бедняга.
Хашим задумчиво посмотрел на меня, видимо, гадая, чем вызвана моя настойчивость.
– Его спрашивали, как называется его организация и кто её лидер. Один из офицеров плюнул ему в лицо и спросил, кого бы они посадили на место Саддама, если бы их покушение удалось. Арестованный ответил ему: "Мы посадили бы на его место кактус".
Я насторожился.
– Странный ответ.
– Я пытался сдерживать себя, как мог, голос мой был ровен.
– Как ты думаешь, что он имел в виду?
Снова глаза Хашима в раздумье остановились на мне.
– Мы пока ещё не знаем. Но я уверен, что мои коллеги дознаются в конце концов.
Думая, как спасти Латифа, я приходил в отчаяние. Я не сомневался, что вскоре они его убьют (с моим или без моего невольного участия), но, как я ни старался, никак не мог придумать план, который хотя бы отдаленно давал надежду на успех. Хашим иногда принимал участие в допросах человека, которого я про себя называл Латифом. Временами я подумывал привлечь к этому Хашима, но в то же время боялся рисковать. Он разочаровался в самом себе, а не в режиме Саддама и едва ли согласится оказать помощь его врагу.
Я почти покорился судьбе и смирился с мыслью, что я бессилен что-либо сделать, как вдруг Хашим принес мне новость, с одной стороны подтверждающую, что человек, арестованный два месяца назад действительно Латиф, а с другой - вселившую в меня надежду, что появилась возможность устроить ему побег.
– Ты помнишь заключенного, о котором я тебе говорил несколько недель назад?
– спросил меня Хашим.
– Того, который поразил меня своей стойкостью духа?
Первое, о чем я подумал, - что Хашим скажет мне о смерти Латифа.
– Того, кто подменил бы Саддама кактусом?
– переспросил я.
– Да. Я видел его сегодня утром. Его перевели в другую тюрьму.
Обрадованный тем, что Латиф жив, я все же призадумался, зачем Хашим рассказывает мне это.
– Ну и что?
– спросил я.
– Его допрашивают вот уже сколько недель, но они так и не сломили его. Это какой-то необыкновенный человек.
Я едва удержался, чтобы не сказать: "Я знаю", но я не собирался рисковать жизнью.
– Они не убьют его до тех пор, пока не вытянут все сведения.
– Сколько же это продлится?
– Сколько можно идти по пустыне, Микаелеф? Думаю, что осталось
У меня кровь застыла в жилах, когда я услышал слово "Самар". Ванны с серной кислотой и казнь Муллы были ещё свежи в моей памяти. От ужаса, что Латифа тоже ожидает такой конец, я просто оцепенел.
– Через час после того, как его туда привезут, он уже будет мертв, промолвил я, не в силах скрыть свой ужас.
– Когда же его отправляют?
– Завтра, вместе с другими шестью заключенными курдами. Ты слышал о Самаре? Это не простая тюрьма.
– Я был там.
– И я рассказал о своем знакомстве с Удаем.
– Тогда ты догадываешься, какая судьба ждет Мохаммеда?
– Кого?
– переспросил я, не сразу вспомнив, что это вымышленное имя Латифа.
– О, так его зовут. Мы больше ничего о нем не знаем, кроме того, что он коммунист и связан с тайными организациями, действовавшими против Саддама.
Это было окончательное подтверждение того, что заключенный, о котором рассказал мне Хашим, - Латиф.
В последнее время Хашим часто подвозил меня домой. Он жил всего в трех километрах от меня. В тот вечер, когда он подвез меня до моего дома, я впервые пригласил его к себе. События дня явно тревожили его, и я решил, что ему компания не помешает. Он с удовольствием согласился.
Мы говорили какое-то время на общие темы, но вскоре разговор вернулся к допросам Латифа.
– Я люблю свою службу, - сказал Хашим.
– Мне кажется, я готов все сделать для Ирака, но я не вынес бы того, что досталось Мохаммеду. Как может человек переносить страшные мучения ради своих убеждений? Откуда такая сила и выдержка, Микаелеф?
– Это вера, Хашим, - ответил я.
– Вера?
– воскликнул в недоумении Хашим.
– Да ведь он коммунист! У него нет веры.
– Коммунизм и есть его вера. Он готовил себя к тому, чтобы посвятить свою жизнь, даже принести её в жертву той цели, в которую верит. Эта вера не более фанатична, чем исламизм или христианство. Некоторые сказали бы так.
– Возможно, - согласился Хашим.
– Но я уверен, что им движет что-то большее. Этот человек мог бы многое рассказать. Я уверен в этом.
– И все же, - сказал я равнодушно, - завтра он будет мертв.
Хашим понуро опустил голову. Я смотрел на него и думал, что, возможно, он уже изменил свои убеждения. Он во многом изменился за последние несколько месяцев и, возможно, уже готов помочь мне спасти Латифа.
Мне хотелось продолжить наш разговор, но постоянная мысль, что в доме могут быть подслушивающие устройства, заставляла меня быть осторожным.
– Давай выйдем в сад и там поговорим, Хашим. Мне нужен свежий воздух.
Он довольно охотно согласился. Сев на скамейку, я продолжил наступление.
– Ты думаешь этот Мохаммед заслуживает смерти, Хашим? Мы оба прекрасно знаем, что завтра Мохаммеда медленно опустят в ванну с серной кислотой. Его мучения во время ареста были куда менее страшными, чем те, что ждут его перед смертью. Ведь это так будет? Твой отец одобрил бы это?
Он резко повернулся ко мне, глаза его были полны слез.