Тень Великого Древа

Суржиков Роман Евгеньевич

Его жаркая речь не впечатлила сестру.

– Не сомневаюсь, братец, что у тебя был план. Но отец сейчас в Первой Зиме, правда? Он ничуть не хуже тебя в военном деле. Если положить руку на сердце, то даже лучше. Уверена, он найдет, как применить твой план.

– Ты не понимаешь! Я послал только три голубиных письма: отцу, Роберту и Хайроку. В них не сказано всего, лишь общая схема, без деталей. Надо сообщить о Флеминге и о Перстах…

– А Джемис знает все, что нужно?

– Джемис, Гордон Сью и ротные командиры.

– Один из

них расскажет отцу.

Столь очевидный довод не успокоил Эрвина.

– Роты идут медленно. Много пеших и обоз, и Орудие. Нужно пересечь позицию Флеминга, это тоже задержит. Могут прийти впритык к началу битвы, не останется времени на совет.

– Тогда расскажи мне, а я передам отцу.

Он насторожился:

– Как передашь?

– Мы с капитаном все обсудили. Вы с кайром Обри останетесь здесь, ты выздоровеешь и наведешь порядок в Лиде. А мы – в Первую Зиму.

– Вы с капитаном?!

– Конечно. Он нужен Лидским Волкам, а я – носитель Перста. Наше место на поле боя.

Эрвин закашлялся от возмущения.

– Ты лишилась рассудка! Какое поле боя? Твое место – в безопасности!

– Не подскажешь ли, где это?

Появление гостей отвлекло их от спора. Вошли Лид и Обри, и разом, точно по команде, поглядели на Иону:

– Как самочувствие милорда?

Что за идиотская традиция – говорить о больном в третьем лице!

– Я ваш лорд, извольте ко мне обращаться!

– Так точно.

– Нашли Мартина?

Они посмурнели.

– Никак нет. Горожане видели, как он убегал из Лида. Перепуганный, точно суслик, и весь в дерьме с ног до головы. Его не узнали сразу и не догадались задержать.

– Значит, скоро вернется с отрядом шаванов?

– Сперва ему надо их догнать. Они конные, он пеший и отстал на несколько часов.

Иона добавила:

– Мартин мыслит, как зверь: не умом, а шкурой. Не вернется туда, где было страшно.

– Но доложит брату. Виттор узнает, что я жив, а ты на свободе. Он изменит план битвы, значит, и я должен изменить свой. Мне срочно нужно в Первую Зиму.

Иона покосилась на кайров: мол, вбил себе в голову. Бабка буркнула:

– Куда тебе ехать? Подохнешь-то в дороге.

– Вам нужно остаться, - сказал Хайдер Лид.

Эрвин резко встал с постели. Голова закружилась, поплыли пятна, но злости это не убавило.

– Тьма сожри, я сам решу, что нужно! Извольте выполнять приказы. Капитан Лид, седлайте коней. Наберите отряд горожан нам в помощь. Не забудьте фейерверки. Кайр Обри, передайте пленных шейландцев городскому суду, затем примите должность телохранителя моей сестры. Иона, ты остаешься в Лидском замке.

– Черта с два, - ответила сестра.

– Я велю тебе властью герцога!

– А я отказываюсь подчиниться.

Эрвин закашлялся, стукнул себя по больной груди. Яростно зыркнул в глаза сестры. Взгляды скрестились - аж искры полетели.

– Я думаю, - произнесла Иона, - у нас с тобой лишь один путь.

– Поедем вместе, - сдался

Эрвин.

* * *

Шатаясь в седле, дрожа от озноба под режущим зимним ветром, сметая с лица мокрый снег, он пытался утешиться мыслью: такое уже было со мной, это как эксплорада в Запределье. Альтесса Тревога отвечала:

– Только в десять раз хуже.

Тогда они не спешили, сейчас надо мчать без остановки. Тогда было лето, сейчас ветер так и рвется в глотку, вымораживая больное нутро. Тогда он выступил в путь здоровым, а сейчас…

Лихорадка трясет так, что Эрвин едва держится в седле. Кто-то постоянно едет рядом, чтобы прийти на помощь. Кожа горит, снег обжигает, словно иглы. Легкие дерет наждаком. Ему дают флягу: «Пейте, милорд, питье помогает». Но все остыло, ледяной чай терзает горло.

Капитан пытается подбодрить:

– Дорога хороша! Видите, как быстро едем!

И, тьма сожри, он прав. Первый день пути, они движутся по стопам всадников Пауля. Нужно соблюдать все меры осторожности, чтобы не напороться на отставших шаванов. Зато по утоптаной дороге можно пустить коней рысью. А вот завтра нужно будет перегнать орду. Придется свернуть на горную тропку, заваленную снегом, и провести ночь прямо на склоне, на мерзлой земле. Эрвин корчится от одной мысли.

Иона пытается развлечь его рассказами:

– Братец, мы не виделись полгода. У меня накопилось столько новостей!

Начинает иронично, высмеивая братьев Шейландов и их вассалов, но потом неизбежно переходит к кошмару. Ее слова полны эмоций, Эрвин будто наяву видит, как бежит из Уэймара загнанный в ловушку отец, как гибнут кайры в ночной резне, как истекает кровью Аланис, дрожит в агонии Гвенда. Судьба словно пытает Иону: посылает надежду – чтобы тут же разбить вдребезги. Все, что дорого сестре, рушится, ломается, умирает на ее глазах.

– Святые боги, как ты пережила все это?

– Не пережила, - отвечает Иона. – Я пыталась убить себя, но Виттор вернул. Для того и дал мне первокровь. Потом стала сражаться с ними. Запугивала, грозила местью, изображала гордость, отвагу. Лишь потом поняла, насколько жалки эти потуги…

– Я уверен, на свете не было более храброй пленницы, чем ты!

– В этом и беда. Видишь ли, клетка все меняет. Когда зверь рычит из клетки, людям становится смешно. Чем тверже узник, тем потешней его унижение. Проявлять гордость за решеткой – все равно, что разбивать себе лоб о стену.

– Холодная тьма…

– Я изменилась после гибели Аланис. Бедняга билась до последнего – и расшиблась насмерть. Я поняла: цель только одна – выжить. Твердость – помеха, нужно быть мягкой, тогда не сломаешься. Нужно стать ветошью, тряпкой. Я стала. Делала, что они хотели: развлекала Мартина, лаяла, грызла кости… Говорила кротко и покорно, потом вовсе умолкла. Не с гордостью и спесью молчала – за это наказали бы. Молчала со знанием, что всем плевать; что ни скажи – останешься зверем в клетке.