Тень Великого Древа

Суржиков Роман Евгеньевич

Эрвину становится так стыдно, что он забывает о лихорадке.

– Сестра, я страшно виноват. Должен был прийти намного раньше.

– Нет, ни за что! – в ее словах испуг. – Ты пришел тем единственным днем, когда имелся шанс! Пришел бы раньше – погиб, как и Гвенда!

От мыслей о несчастной женщине обоих накрывает печаль. Вместе молятся за упокой ее души, потом умолкают. Но Эрвина пугает тишина: он слышит хрипы в собственных легких.

– Сестрица, дай теперь я расскажу…

Вот только о чем? Не о бойне же под Рей-Роем, не о Снежном Графе и бароне Айсвинде, не

о Ребекке со Степным Огнем… Он описывает то, что может развеять грусть: чудесные Мать-мельницы, таинственное кладбище Ржавых Гигантов. Но тень не уходит с лица сестры, и он бросает главный козырь:

– Представь, каким прохвостом оказался Джемис! Посватался к Нексии Флейм!

Выслушав рассказ, Иона спрашивает:

– Разве ты не расстался с Нексией?

– Расстался, конечно. Еще в прошлом году.

– А Джемис просил позволения на брак?

– Даже дважды.

– И ты позволил?

– Ну, да.

– Отчего же возмущаешься?

– Да как ты можешь не понять! Мало ли, что мы расстались! Нексия любила меня и должна любить дальше, и лить слезы в безутешном одиночестве. Если она так легко заменила меня каким-то кайром – что это была за любовь?!

– Кайром с большой собакой, - уточняет Иона.

– Тоже мне, преимущество!

– А еще, Джемис не кашляет. Ни разу не замечен.

– Издеваешься?

– Конечно. Не умеешь ценить женщин, братец. Тебя давно пора проучить.

Вместе смеются – секунда безмятежной радости, как встарь.

Потом его начинает душить кашель.

* * *

Капитан Лид оказался прав: днем было еще неплохо. Настоящий ужас начался ночью.

Они ехали дотемна и долго после заката, выжимая все до капли из себя и коней. Аж после полуночи заметили пастушью избушку, там и встали на ночлег. Дров для костра не нашлось, поели всухомятку, запили ледяным орджем, постелили на пол овчину, легли. Обри нес вахту, остальные захрапели. Но не Эрвин.

Происходило нечто странное: лихорадка ушла, лоб остыл, унялся кашель. Тело сделалось ватным, руки и ноги онемели. Он ущипнул себя – и не почувствовал ничего. Тогда понял: замерзаю.

Болезнь, мороз и скачка забрали все силы. Тело больше не может себя согреть. Эрвин укутался во все, что нашел, накрылся с головой, свернулся калачом – бесполезно, не хватает тепла. Сердце бьется слишком медленно, кровь не течет в жилах. Вяло подумал: есть же способы согреться… Растереть руки и ноги орджем… Попрыгать на месте… Сказать Ионе поджарить что-нибудь Перстом… В конце концов, убить лошадь и вспороть живот.

Но было смертельно лень двигаться, просто невозможно заставить себя. А еще – стыдно тревожить людей. Ведь сейчас конец ноября! Да, снег и морозец, но не лютая же стужа. В маленькой избушке десять человек, надышали изрядно. Нельзя замерзнуть насмерть в таких условиях! Наверное, мне просто чудится…

Он позвал альтессу Тревогу. Она появилась частично: ни лица, ни груди, одно очертание фигуры. Он спросил:

– Что скажешь, могу я помереть?

Вместо слов она издала не то свист, не то стон. Вот тогда стало действительно страшно. Мозг Эрвина замерзал, уже не хватало силы поддерживать

образ альтессы.

– Иона!.. Сестра!..

Позвал в отчаянье, поискал рукой. Ее не было.

– Иона!..

Оттолкнулся, сел, почти не чувствуя тела. Всмотрелся в темноту и увидел: Иона возилась у оконца, в руках была кружка и почему-то нож.

– Сестра! Слышишь?..

Она подошла, переступая спящих.

– Как ты?

Язык не повернулся сказать: «Боюсь, что помру», - хотя для этого он и звал ее.

– Давай летом вместе съездим на Мать-мельницы. Тебе понравится там.

– Конечно, милый… Выпей вот это.

Пить не хотелось: от ледяной воды только быстрее замерзнешь. Но кружка на диво оказалась теплой. Перстом, что ли, нагрела?.. Поднес к губам, сделал глоток. Вкус соленый, странный, пугающе знакомый.

– Это кровь?! Откуда…

Сестра зажимала платком рану на руке. А в кружке было много – половина, если не больше.

– Да ты с ума сошла! Какого черта?

– Пей. Она теплая и поможет тебе.

Эрвина передернуло.

– Что ты творишь? Надеешься на первокровь?! Она передается только от Пауля!

– Ты не сможешь говорить с Предметами, но болезнь ослабнет. Отцу же помог эликсир Мартина.

– Иона, ты меня пугаешь!

– А ты пугаешь меня. Ты замерзаешь, но молчишь. Выпей, пожалуйста.

Эрвин дернул кружкой, чтобы выплеснуть к чертям, но замер в последний миг. Кровь сестры – считай, ее жизнь. Невозможно вылить.

Он выпил судорожными глотками, ненавидя и себя, и сестру. Процедил:

– Впредь я запрещаю тебе рисковать собой ради меня.

– А я прошу: дай мне такое право. Неужели не заслужила?

* * *

В разграбленном Лиде нашлось несколько тысяч человек, готовых пойти за герцогом на бой. Неумелых, лишенных опыта, зато горящих ненавистью к Кукловоду. Но пешком никак не успеть в Первую Зиму, а лошадей во всем Лиде осталось только четырнадцать. Если быть точным, одиннадцать коней и три осла.

Ослы двигались без седоков. На них возложили особую роль: везти поклажу и Священные Предметы – два Перста и Голос Бога. Узнав про спасение Ионы, Шейланд может применить деконструктор. В первую очередь Шейланд уничтожит Перст Мартина, потому Иона решила применять только Перст барона, и при крайней необходимости.

Итак, ослы несли только груз. В отряд входило одиннадцать человек – согласно количеству лошадей. Брат и сестра, два кайра, а также семеро горожан из Лида. Этих семерых отобрал Хайдер Лид и поручился, что они кое-чего стоят. Сегодня Эрвину выпал шанс проверить.

Он был разбужен на рассвете, сумел немного поесть. Выслушал доклад Обри: ночью кто-то пытался украсть коня. Стоя на часах, Обри услышал скрип снега под подошвой. Выхватил меч и бросился к лошадям, но конокрад юркнул во тьму и исчез. Обри думал, что это был отставший от орды шаван. Хайдер Лид подозревал Мартина Шейланда. Он ведь тоже идет по этой дороге – пешком. Без припасов ему доводится несладко. Все порадовались за Мартина, но выслеживать не стали: не хватало ни времени, ни людей. Как можно скорее двинулись в путь.