Тени и зеркала

Пушкарева Юлия Евгеньевна

Кентавры вообще редко напоминали о себе соседям — в основном, чтобы заняться обменом или обсудить вопрос о границах. Слишком мудрые для насилия, они наблюдали за звёздами, обучали жеребят (ох, точнее детей), застывали время от времени в философских беседах или одиноком раздумье — иногда прямо посреди бега, остановив стук копыт. Возможно, поэтому к ним так тянуло Мьевита-учёного: отец Тааль восхищался кентаврами.

По крайней мере, до недавнего времени всё было так. Но теперь, видимо, изменилось.

Тааль сразу заметила, что четверо из пяти

кентавров вооружены, хоть их луки и переброшены расслабленно через смуглые плечи, а стрелы спокойно спрятаны. Она поспешно ускорилась, чтобы предупредить Гаудрун, но было поздно: забыв о всякой осторожности, разгневанная майтэ уже налетела на одного из них, будто маленький чёрный смерч. Его товарищи отступили от неожиданности, а сам кентавр — светло-серой масти, почти незаметный возле деревьев — даже не пытался сопротивляться: только прикрывал руками лицо да отмахивался, как от назойливой осы.

— Негодяи, подлецы, тупые коняги! — выкрикивала Гаудрун, маленькая и злобная, пытаясь дотянуться до серого до когтями, то клювом. В зелени глаз полыхало бешенство. — Как вы могли, как смели, как только додумались!.. Что они сделали вам?! Что вам сделал мой брат — отвечай, скот!..

— Гаудрун, Гаудрун! — в ужасе повторяла Тааль, кружа поблизости, но взывать к её разуму было сейчас бесполезно. Кентавры встали в правильный круг, но за луки не брались. Двое из них — чёрный и гнедой — уже оправились от изумления и переглянулись с добродушной усмешкой. Гнедой, протянув руку, осторожно коснулся волос Тааль; она отпрянула, как от ожога.

— Унять твой подруга, — спокойно попросил он, коверкая трели майтэ. — Или она разозлить Турий-Тунт.

— Не разозлить, — протянул вороной, весело наблюдая за потугами Гаудрун. — Турий-Тунт крепок, как…

И продолжил шутку уже на своём языке. Остальные вежливо улыбнулись, явно избегая смеха-ржания при Тааль. Гаудрун продолжала поток оскорблений; складывалось впечатление, что сейчас для неё в беде целого гнездовья несчастный серый кентавр повинен лично. Он наверняка понимал это и просто ждал, грустно глядя на неё чёрными глазами.

— Подонки! Варвары! Сволочь! — надрывалась Гаудрун, теряя перья от напряжения. — Куда вы увели их?! Не смей молчать, белесая коняга!.. Вы загнали Биира в клетку — моего Биира, совсем птенца!

— Она терять сын? — участливо спросил пегий кентавр, самый крупный из всех. Обращался он почему-то тоже к Тааль.

— Брата, — сказала Тааль, пытаясь спикировать на Гаудрун сверху, чтобы помешать ей двигаться — она уже не видела другого решения. — Вы взяли в плен её маленького брата. И всех сородичей.

— Им нет вреда, — живо замотал головой второй гнедой, как две капли воды похожий на первого. Тааль заметила, что руки у него испещрены теми странными знаками, которые так любят изображать кентавры. — Совсем нет. Все живы. Просто жить другой место. Скажи ей.

— Я не верю! — взвыла Гаудрун, не отвлекаясь от своего занятия. — Не верю вашему лживому ржанию, чудовища!.. Зачем было сгонять нас

с гнездовья, если вам нужна была просто наша вода?!

— Как зовут твоего брата? — вдруг спросил серый кентавр, поднимая светловолосую голову. У него был очень приятный голос — и говорил он правильнее всех, ласково и задумчиво роняя майтианские ноты. Тааль замерла, вглядываясь в него. «Ты легко узнаешь его», — прожурчал тогда Эоле… Гаудрун не отреагировала, и Тааль ответила за неё:

— Биир.

— Я знаю его, — кивнул Турий-Тунт. — Мы даже с ним подружились. Я расскажу тебе всё, что захочешь, если ты перестанешь клевать меня.

Гаудрун нерешительно отстранилась, пытаясь отдышаться. Вороной, коротко заржав, жестом пригласил её сесть к нему на плечо.

— Разделить с нами беседу и утреннюю пищу. Мы не враги. Мы не как остальные. Турий-Тунт объяснить нам.

— Вы не хотели пленить её сородичей? — удивилась Тааль, снижаясь вместе с Гаудрун и обнимая её. — Но тогда почему?…

— Дай нам время, крылатая, — Турий-Тунт улыбнулся краешком губ — только глаза оставались грустными. Как ни старалась Тааль, она не могла видеть в нём врага. — Время важнее всего.

* * *

Как выяснилось, под «утренней трапезой» кентавры подразумевали кучу нарванной травы, которая ждала их тут же, под деревьями, а ещё — чуть недозрелые золотистые плоды на ветвях, похожие формой на сердце. Тааль вдруг вспомнилось, что раньше её так называла мать — в хорошие дни, когда от ветра и солнца хотелось петь. «Моё сердце».

Она вздохнула. От Делиры она не слышала этого очень давно — задолго до того, как в гнезде появилось яйцо, отмеченное заразой. Может, виной всё то же тёмное колдовство тэверли?…

Тёмное колдовство… Как знать, может, и её сны — порождение тёмного колдовства. Может, не возвращаясь домой, она совершает ошибку.

Тааль встрепенулась, высвобождаясь из тугих объятий тревоги, и обнаружила, что сидит на плече у Турия-Тунта — наверное, слишком сильно впиваясь в него когтями. Она поспешно ослабила хватку, стараясь без слов показать, что извиняется. Кентавр покосился на неё, снова улыбаясь. Хорошая у него была улыбка — доброжелательная, но без умилённой снисходительности, с какой другие жители материка смотрели на «пташек» майтэ.

— …не все наши поддержать их, — тем временем продолжал, дожёвывая хрустящий плод, гнедой, начало речи которого она пропустила; сок стекал по его бороде, и картина была самая безмятежная. «Они наши враги», — напомнила себе Тааль, вслушиваясь в звучание этого странного слова. — Но тэверли настаивать. Исконные хозяева, говорить они. Наша власть — лучшая, справедливая власть.

— Да как же вы могли подчиниться им?! — воскликнула Гаудрун, всё ещё растрёпанная и обречённо-злая. Она не приняла предложения кентавров и гордо уселась на ветке поблизости. — Разве могут быть у кентавров какие-то «хозяева», как и у майтэ, как у кого угодно? Кто они вообще такие и что возомнили о себе?