Тени над Эрдеросом. Рука со шрамом
Шрифт:
– Вот, так, друг мой косматый, - задумчиво выдохнул гробовщик.
– Жизнь - борьба. Приходится все время размахивать мечом и следить, чтоб по тебе не попали. Тот сильней, кто первым его достанет из ножен, и худо тому, кто не успеет в нужный момент. Посему никогда нельзя оставлять зависящие от тебя вещи на волю случая. Надо брать быка за рога и оторвать ему их к мохнатой бабушке вместе с мясом, пока он тебя на эти рога не поднял. Смекаешь?
– Ты говоришь очень мудрые и серьезные вещи, хотя я не понял, о какой мохнатой бабушке ты упомянул, и что ты этим хотел сказать. Какого быка ты собираешься оставить без рогов?
– Вон того, надутого и самодовольного, - сказал Кейн, показывая пальцем на светящееся
– Не хочешь поучаствовать?
Йорвин натужно выдохнул. Никогда прежде он не работал в такой спешке и с такой отдачей. Клинки для Юрки были готовы. Йорвин работал весь день, ни на миг не останавливаясь, не вдаваясь в филигранность, в угоду практичности и простоте. Результат, однако, превзошел даже его ожидания. Он изготовил два полуизогнутых близнеца - ятагана с зазубринами на концах лезвий. Они выглядели точь в точь, как их каменные прототипы, но в отличие от них, они были смертоносным и грозным оружием, достойным принца лесного царства.
Йорвин зашел в дом вдовы Селиверста, Данели, сказать еще раз спасибо и попрощаться, но Данель не отпустила его, настояв, чтобы он остался на чай. Йорвин согласился, хотя и торопился вернуться, ибо его не было уже довольно давно и за это время могло случиться все, что угодно.
Данель поставила на стол небольшой серебряный самоварчик. Это была одна из таких вещей, которыми в семье дорожат пуще всего и передают по наследству от отца к сыну, но пользуются только по большим праздникам или торжественным случаям. Вдова достала две чашки, разукрашенные разноцветными узорами, и налила гостю, а затем и себе горячего ароматного напитка.
– М-м-м, вкусно пахнет, - улыбнулся Йорвин, сдувая невесомые клубы пара. Чай был такой горячий и пар от него был так тяжел, что опускался на поверхность кипятка обратно, тем не менее, не касаясь его, и слетал от малейшего поветрия.
– Вы выглядите иначе, - заметила Данель, тоже подув на горячий чай.
– Правда?
– Да. Вы распустили волосы и одеты по-другому. Вы же вроде как из монахов - табоистов, хотя не похожи на кедонейца.
– Это верно, и я не кедонеец, - ответил Йорвин.
– Я слышала, Табо не одобряет, когда его адепты простоволосы.
– Совершенно верно, но Табо точно не жил в нашем мире. Во всяком случае, с реалиями западных королевств его философия несовместима.
– Очень странно слышать от вас подобные слова, - поправила платье Данель.
– Видите ли, у меня в последние дни возникли сложности в понимании божественного промысла. Согласно нашему учению, адепт должен постоянно пребывать в состоянии равновесия со Вселенной, и его не должны тревожить никакие жизненные обстоятельства. Пока ты живешь в храме, этому следовать не трудно, но в миру действуют совсем иные законы, и со своим монастырским уставом ты тут выглядишь... в лучшем случае реликтом.
– Данель понятливо кивнула.
– Тем более, что у меня в миру остались враги, которые не намерены мириться с моим существованием, и пытаться с ними договориться - бесполезно. А увязать веру со своими личными проблемами я никак не могу. Будущее мое туманно, а сама вера подкошена. Не понимаю, как другие странствующие монахи выносят Путь до последних дней жизни. Может, дело в том, что их этому обучали с малых лет. Я-то был уже в достаточно зрелом возрасте, когда меня забрали в монастырь, мне было двадцать лет. Может, дело в этом, может, в чем-то другом. Не знаю.
– Сколько, говорите, вам лет?
– прищурилась хозяйка.
– Пятьдесят пять, - ответил Йорвин и отхлебнул глоток чая.
– Серьезно?
– воскликнула Данель и хлопнула в ладоши.
– Чудно выглядите! В чем ваш секрет?
– Монастырская диета, горный воздух, ну и гены родительские, конечно.
– вымолвил Йорвин привычную
– У Селиверста тоже случился кризис веры, когда погиб наш старший сын.
– У вас был и сын? Я не знал.
– Да. Мы про это редко говорим, но Ивар был нашим первенцем и отец в нем души не чаял. Он пытался обучить его своему ремеслу, но он ушел в шорники. Зарабатывать ему там получалось больше, чем отцу, поэтому Селиверст не возражал. Через несколько лет он связался с дурной компанией, которая то и дело устраивала какие-нибудь безумные затеи, граничащие с законом. Однажды они снарядили поход к Северной Гряде, дескать, высоко в горах есть пещера, где протекает магический источник, испив из которого, человек увеличивает срок своей жизни вдвое, а то и втрое. Здравомыслящий человек, конечно, поймет, что это байки нетрезвых путешественников и ничего более, а мой сын с этой шайкой поверили. Так поверили, что удержать их было невозможно. До горных отрогов дошли без происшествий, а как забрались на высоту, у Ивара случилось горное безумие. Поначалу он страшно хандрил, дрожал и еле мог идти, затем вдруг выздоровел, начал танцевать и громко петь песни. Потом его настроение резко изменилось, и он стал рыдать и проклинать всех и вся на чем свет стоит. Ночью его застали с кошельком одного из его компаньонов. Ивар доставал из кошелька монеты и глотал их. Просто брал и глотал. А когда у него отняли кошелек, он завопил и сбросился со скалы в пропасть.
– Ужасно, - произнес Йорвин.
– Я, конечно, слышал о горной болезни, но таких случаев...
– С тех пор Селиверст потерял веру. Для него этот удар был нестерпим.
– А вы?
– Нет, я не потеряла. Всевышний посылает нам испытания, чтобы мы не забывали о Его существовании и что Он благ и милостив, несмотря ни на что. Все люди умирают, но никто не умирает напрасно. Глупо сетовать на божью несправедливость, не видя всей картины божественного замысла. Не надо забывать, что Всевышний послал нас на эту землю не ради удовольствий, а чтобы мы заработали для своей души лучшей участи, чем та, что постигнет тело. Рано или поздно.
Йорвин допил чай, но долго не мог вымолвить ни слова, глубоко уйдя в раздумья.
– Мне бы вашу веру, - наконец выдавил он, нервно потрясая сплетенными в запок руками.
– Большое спасибо за чай, Данель, но мне пора идти. Было очень приятно пообщаться.
– И мне, - поднялась вдова.
– Я желаю вам снова найти общий язык с вашим богом. Без веры жить страшно.
– Прощайте, госпожа Данель, - сказал Йорвин, закутываясь в накидку.
– Да пребудет с вами Его милость.
На Гвантан спустилась ночь. Настолько темная и холодная, что казалось, будто открытый космос рассеял всю земную атмосферу и замер прямо над головой. Стоит только руку поднять, как окажешься в пустом межзвездном пространстве, где нет ничего, кроме мрака и стужи. Дым печей и каминов в такую погоду поднимался вверх густым и тягучим столпом, потому как сам воздух настолько застыл, что не было ветра, дабы его хоть немного поколебать. Мороз был такой силы, что то тут, то там раздавался треск промерзших деревянных срубов. Именно поэтому такие морозы издавна назывались трескучими.
Несчастный старый фонарщик, заканчивавший свой вечерний обход, сунул окоченевшие пальцы в рот, в последней надежде хоть немного их отогреть. Мороз ударил так неожиданно, что у тех, кому по долгу службы положено быть на улице, не было возможности к нему подготовиться. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как, стиснув зубы, продолжать выполнять свою работу. Пусть даже отмораживая пальцы, носы и уши.
– А может, ну его, а?
– пихнул локтем своего напарника солдат городской стражи, которого вечерний мороз крепко схватил за нос.
– Улицы, чай, не пропадуть, если мы полчасика в кабаке ляхи погреем.