Тени сна (сборник)
Шрифт:
…Был сырой, промозглый, осенний вечер, лил сплошной холодный дождь, и Он напился. Утром Он сходил на почту и дал телеграмму: «Я тебя люблю». А вечером напился.
Он сидел в каком-то подвальчике на высоком табурете за круглым маленьким столиком. Воздух в подвальчике представлял собой белесый липкий коктейль из табачного дыма, сырости, перегара и тяжеловесных нецензурных мужских разговоров. По цветному стеклу полуподвального окна узорчатыми струйками стекала вода; Он заворожено смотрел на судорожно
Потом Он выбрался из подвальчика по осклизлым, грязным, стоптанным ступеням в черную городскую ночь и побрел прямо по лужам посреди улицы, сгорбившись под проливным дождем. Пустой, ярко освещенный автобус сухим пристанищем ждал Его на перекрестке, но Он прошел мимо, и тогда шофер мягко тронул машину, с лязгом закрыв дверцы, и автобус, сияя пустыми окнами, медленно уплыл в дождливую тьму.
Домой Он пришел как-то быстро, словно Его дом стоял рядом, за углом, а не черт знает где. Дверь в квартиру была распахнута настежь, но Он не обратил на это никакого внимания. Вошел, постоял в коридоре, неуклюже раскорячившись между стенами и шумно дыша перегаром, затем пьяно икнул и ввалился в освещенный четырехугольник комнаты.
И отрезвел. Вода лилась с плаща на пол ручьями, растекаясь огромной холодной лужей.
— Ты… — прохрипел Он.
И Она в белом подвенечном платье — прямо со своей свадьбы — бросилась к Нему на грудь, уткнувшись в нее лицом. Что Она никогда — просто никогда! — не делала…
— Бог мой, ты мокрый, ты совсем мокрый, — прошептала Она, но, как Ему показалось, еще сильнее прижалась к груди.
— Ты… — прохрипел Он и задохнулся, зарывшись лицом в Ее волосы.
— Не обнимай так крепко…
Она застучала в Его спину кулачками.
— Эй, парень, — хмуро сказал бармен, тряся Его за плечо. — Мы закрываемся.
Он очнулся.
Был поздний промозглый осенний вечер. На улице лил сплошной холодный дождь. Он сидел в каком-то подвальчике на высоком табурете, край стола немилосердно давил в грудь. В помещении было пусто, неуютно и страшно грязно: столы завалены объедками, уставлены пустыми бутылками и пивными кружками; пол представлял собой мозаику из слякоти, занесенной с улицы, окурков и плевков.
Он выбрался по осклизлым стоптанным ступеням в ночь и в пьяном возбуждении побежал по лужам посреди улицы под проливным дождем. Пустой, ярко освещенный автобус, надеждой маячивший для Него на перекрестке, перед самым носом насмешливо лязгнул дверьми и, шипя разбрызгиваемыми лужами, неторопливо ушел в штрихованную дождем ночь.
Дом запропастился где-то в угольных ямах города, Он его долго искал, блуждая, как в лихорадке, по ставшими вдруг чужими, незнакомыми, улицам. Но все же отыскал, вбежал в подъезд, стремглав поднялся на второй
«У Нее есть ключ», — убеждал Он себя, глядя на закрытую дверь.
У Нее был ключ. Уезжая, Она забыла его отдать, а Он не стал напоминать. Все надеялся…
Непослушными руками Он открыл дверь и вошел. И, не включая свет, все понял.
Вода лилась с плаща на пол ручьями, растекаясь огромной лужей. Пьяная дурь ударила в голову.
— Нет… — прохрипел Он и ничком упал на чистую не разобранную постель. Прямо в плаще, мокром и грязном.
И продолжал падать…
«Не так это было, — вздохнул я. — Не посылал ты ей телеграммы. Напился — это было. И ливень был. А вот сон был уже потом, дома, а не в пивной…»
Я собрал листки и сложил их в папку. Не нужно было их читать. Ни к чему это. Только разбередил душу.
Я снова спрятал папку под ворох рукописей и посмотрел на будильник. Часа три у меня еще есть. Надо попытаться заснуть и поспать хоть чуть-чуть. Завтра будет трудный день.
Бросив на пол старое пальто, я выключил свет и улегся. Вообще на такой случай у меня имелся надувной матрац, но он хранился в комнате, а будить гостей не хотелось. Ничего, как-нибудь и так…
Из-за холодильника, наконец, выбралась Шипуша, подошла ко мне, обнюхала, и, недовольно урча, стала устраиваться на ночлег возле моей груди. Ночь — ее время.
Я погладил кошку.
— Не ревнуй, пожалуйста, — тихо сказал я ей. — Ты ведь моя единственная любимица…
— Ну, чего ты сидишь, чего не пишешь? — возмущался на стропилах беседки Лет. Он нервно топтался по перекладине руконогами; сверху сыпалась труха, а Волшебная Линза дергалась на шнурах, показывая то один уголок Светлой Страны, то другой.
Жилбыл поднял голову и посмотрел в желтые глаза Лета.
— Почему Государыня сегодня грустит? — спросил он.
— Вот и пиши об этом! На то ты и Летописец! — раздраженно крикнул Лет.
— Но я не знаю — почему.
— А ты и не должен знать, — отрезал Лет. — Твое дело описывать каждый день то, что ты видишь. Вот и пиши: «Сегодня Государыня была грустна…» Или — «грустила»? Ну, тебе виднее, как.
— А кому это нужно? — неожиданно спросил Жилбыл. Впервые он подумал об этом и задал вопрос.
— Как — кому? — опешил Лет, но тут же нашелся. — Кому надо, тому и нужно! А кому нужна жужилья радуга? Ты так скоро спросишь, кому нужна Государыня!
— Я спрашиваю не о том, — досадливо поморщился Жилбыл. — Послушай, Лет, а Летопись вообще кто-нибудь читает?
Лет замер на стропилах. С минуту он молчал, затем неуверенно проговорил:
— Кто-то, наверное, когда-нибудь прочитает…
— Лет, ты ведь здесь с самого начала, — сказал Жилбыл. — Ты помнишь первого Летописца?
— Да, — буркнул Лет. — Ты на моей памяти семьдесят четвертый.
— Так что, за все это время никто и никогда не брал читать Летопись?
На этот раз Лет промолчал, сконфуженно спрятавшись за стропилами.