Тени сна (сборник)
Шрифт:
Вот вроде бы и все, что я мог им предложить. Пора на работу. Ах да, забыл о любимице. Я достал из холодильника колбасу, отрезал тоненький ломтик, мелко накрошил его на блюдце и поставил блюдце на пол у окна.
— Шипуша, кушать! — позвал я. Обычно слово «кушать» оказывало на кошку магическое действие, и она стремглав, где бы ни находилась, мчалась к блюдцу, стуча когтями по линолеуму. Но на сей раз кошка из-за холодильника не вышла. Обиделась.
— Тогда пока, — сказал я ей, оделся, осторожно, чтобы не хлопнула дверь, вышел из квартиры и пешком направился в институт. Раньше на работу ездил троллейбусом, но теперь общественный транспорт стал мне не по карману.
Осень в этом году грянула неожиданно и сразу, и намного раньше календарного
Оскальзываясь на киселе из зеленых листьев, я шел вдоль когда-то оживленной, запруженной транспортом, центральной улицы. Сейчас по ней лишь изредка на бешеной скорости проносились легковые иномарки, да совсем уж редко проползал битком набитый людьми обшарпанный отечественный троллейбус.
У городского парка я свернул на дамбу и пошел между прудами. Когда-то вдоль них, налезая друг на друга, ютились шахтерские мазанки времен царизма, непонятно по какой причине называемого ныне просвещенным. Стоки нечистот со дворов мазанок настолько загадили пруды, что превратили их в зловонные болота. При социализме мазанки снесли, пруды почистили, вдоль берегов посадили парк, и через тридцать лет в прудах наконец появилась рыба, а в камышах даже стали гнездиться утки. Сейчас, похоже, оздоровлению центральной зоны города пришел конец. Парк начал активно вырубаться якобы под застройку коттеджами для шахтеров, изъявивших будто бы во время последней забастовки желание вновь обосноваться на берегах прудов. По крайней мере так объяснял горсовет. То бишь, муниципалитет. Так я и поверил этой басне. Откуда шахтеру взять сумасшедшие деньги на строительство коттеджа, если в месяц он зарабатывает столько, сколько пронырливый спекулянт заколачивает за день, перепродав два-три ящика маргарина (того самого, который я так и не отоварил по талонам) в сопредельное независимое государство.
Впрочем, что мне сейчас до проблем воротил из муниципалитета? Мне бы поесть чего-нибудь, да гостей накормить… Что им та вермишель, да две банки консервов? И тут, уже подходя к институту, я внезапно подумал: а зачем я поставил консервы в холодильник? Это нелепое действие вызвало у меня улыбку, и на душе вдруг стало необычно хорошо. Как в юности. Как иногда мало нужно человеку для хорошего настроения.
Не заходя в лабораторию, я прямиком направился к директору. Как всегда с утра он проводил совещание, и я, немного поболтав с секретаршей, сел и тут же в приемной написал заявление на недельный отпуск за свой счет. Так что, когда директор освободился, я, как говорится, был во всеоружии.
— Можно? — спросил я от дверей, зайдя в кабинет.
Директор угрюмо кивнул, не поднимая головы и не отрывая взгляда от бумаг на столе. Свою фамилию Хмурый он оправдывал на все сто процентов. Его мрачное, синюшное то ли от какой-то болезни, то ли просто от душевной желчи лицо невольно наводило на мысль, что перед тобой либо отпетый человеконенавистник, либо отчаявшийся самоубийца — столько в его лице было открытой неприязни и отвращения к окружающему миру.
Я подошел к столу и протянул директору заявление.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Садись, — буркнул он вместо приветствия.
Я сел.
— Сдашь аннотацию за квартал, и можешь идти в свой отпуск, — прочитав заявление, тяжело обронил Хмурый, по-прежнему не поднимая на меня взгляда.
Я нормально реагирую, когда ко мне обращаются на «ты». То есть, когда собеседник общается со мной на равных, без проявлений высокомерия или уничижения. Кем бы ни был собеседник — бомжем, или министром. Моего
— До конца квартала еще месяц, — спокойно возразил я. — Выйду из отпуска и напишу.
Хмурый наконец одарил меня тяжелым взглядом. Ох, и не любил он, когда ему возражали.
— Пока я здесь директор, распоряжения отдаю я. А ты их должен выполнять.
И все же я не выдержал.
— В таком случае я уйду в отпуск без вашего разрешения.
Болезненно темное лицо Хмурого совсем почернело.
— А я тебя уволю! — твердо пообещал он.
Странно, но эта фраза меня развеселила. Вести мою тему в институте никто бы не смог. А это означало, что тему с моим увольнением придется закрыть. Откуда следовало существенное сокращение финансирования программ института Комитетом по науке, что, в свою очередь, вело к снижению фонда зарплаты, и, самое главное для директора, основательно уменьшало грабительские отчисления с тематик на накладные расходы, с которых кормилась администрация и которые сама же администрация и назначала.
Меня так и подмывало спросить: «А что, руководство моей темой вы возьмете на себя? Или повысите и без того непомерные отчисления на накладные расходы?» Но я не спросил.
— Договорились, — кивнул я. — Буду надеяться, что найду работу с зарплатой, позволяющей не только существовать, но и жить.
— Сядь! — с трудом сдерживая себя, прорычал директор. Понимал он прекрасно, кто от кого зависит, да и повышать накладные расходы было уже некуда — тогда бы нечего было платить непосредственным исполнителям. Но покуражиться Хмурый обожал. Все они такие — кто из грязи, да в князи…
И я, начав было вставать, сел. Действительно, будь проклято мое воспитание — нет, чтобы с достоинством удалиться!
Хмурый снова уткнулся в мое заявление и перечитал его.
— Что это значит: «в связи с личными обстоятельствами»? — мрачно изрек он. — Фининспекция меня оштрафует.
И вот тут я уже сорвался. Я прекрасно понимал корявость этой фразы. Но не это интересовало Хмурого. И не в фининспекции было дело. Однако всему должен быть предел. Даже директорскому любопытству.
— А что, фининспекция по-прежнему требует, чтобы в больничных листках писали диагноз? Хорошо, давайте допишу: «По поводу лечения сифилиса».
Вот этого Хмурый от меня явно не ожидал. Будучи мягким человеком по своей сути (той самой «манной кашей» по определению Татьяны), я старался по мере сил не конфликтовать ни с кем. Поэтому и директору зачастую объяснял подноготную своих редких просьб. А тут, видишь ли, взбунтовался!
— Ладно, иди, — многообещающе буркнул Хмурый.
— Спасибо, — корректно поблагодарил я и направился к двери.
«За что!? — возмутилась моя гордость. — Он что — тебя облагодетельствовал? Это его обязанность!» «Так же, как и моя обязанность — быть вежливым, — не очень уверенно возразил я сам себе. — Не моя вина, что в наше время элементарную вежливость почему-то принимают за подобострастие…» А когда те, к кому она обращена, понимают, что это действительно просто вежливость и ничего более, они становятся твоими врагами. Как сейчас. Хотя друзьями с Хмурым мы никогда не были — слишком разные у нас интересы. Ну и черт с ним! Как-то на одном из писательских семинаров мой старый приятель Юра Минский, дня три активно повращавшись среди литераторов, ошеломил меня неожиданной репликой: «Слушай, а ты знаешь, что у тебя здесь много врагов?» Ничего об этом и не подозревавший, я, естественно, опешил, но все же нашелся: «Это их проблемы. Не хватало мне из-за этого переживать. Я переживаю только за друзей».