Тео. Теодор. Мистер Нотт

Hashirama Senju

Полумрак первого этажа сменился настоящей темнотой. Передние окна кто-то заколотил, на полу были грязные следы, а шкаф для одежды и подставку для зонтов кто-то методично и долго пытался сломать. Кинув дорожный плащ на тумбу, Теодор прошёл в гостиную. Он достал свою старую палочку из тёмного дерева, ожидая любых неприятностей.

— Люмос!

В зале было тихо. Перила лестницы кто-то отломал, диван перед камином, всегда стоявший напротив очага, сейчас почему-то был повёрнут спинкой ко входу. Картина Артура, на которой плескались волны, а где-то на фоне летали наездники на

гиппогрифах, висела, скособоченная на бок. По центру её виднелось какое-то тёмное отверстие с опалёнными краями. На полу тут и там валялись куски жёлтого скотча. Теодо подошёл ближе к картине — её будто бы прожгли заклинанием, добившись того, что появилась дырка, и опалили её края…

Он обернулся, и крикнул. Палочка выпала из его рук, когда он зажал ими рот. Не простояв и секунды, он ринулся вперёд — на диване, отвернутом от входа, лежал отец.

— Отец! Что с тобой!

Он лежал, недвижим. Всё его лицо было покрыто застарелыми кровоподтёками. Разомкнутые губы обнажали желтоватые зубы, а глаза, закрытые так, как будто он лишь спал, казались опухшими. Теодор тормошил его вновь и вновь, пытаясь разбудить. Наконец, ему показалось…

Он снова закричал и отпрянул, отползая по полу куда-то назад, пока не упёрся в стенку.

Отец зашевелился, хотя оставался недвижим, и поднялся — хотя продолжал лежать. В неярком свете Люмоса, так и не погашенного на палочке, его жуткая, полупрозрачная фигура походила на дементора. Чёрный балахон с серебристым отливом, спутанные окровавленные волосы…

— Теодор? — прошелестел отец. — Прости меня, сынок.

Мальчик, сидящий на полу, дрожал от ужаса. Его прерывистое дыхание едва не превращалось в истерический кашель.

— Папа… папа… что с тобой, — шептал он, и слёзы заливали его лицо. Магнус Нотт сделал к нему шаг по воздуху — но продолжал лежать на диване.

— Кажется, я погиб, — спокойно сказал отец Теодора. Он, казалось, оглянулся и покачал головой. — Ну же, Теодор, будь сильным. Утри слёзы. У тебя впереди много дел.

Его слова будто бы придали младшему Нотту сил. Он неумело перевалился на бок и встал на колени, а потом и вовсе, опираясь на стену и дверь рядом, встал. Страх никуда не делся, но не было гнева.

Призрак его отца, такой же призрак, как многие сотни неупокоенных душ в Хогвартсе, стоял рядом, с грустным видом оглаживая свою всклоченную бороду.

— Что… как это случилось? — спросил Тео. Его руки тряслись, и всё же он с трудом смог поднять палочку.

— Это сложный вопрос, сынок, — ответил призрак. — Я болел много лет. Проклятье одного старого дома, куда я попытался влезть… да, это было ошибкой. Я почувствовал что-то тогда, зимой твоего первого года в Хогвартсе. Как будто бы что-то изменилось в моей метке… отец мне рассказывал об одном местечке, и я спьяну сунулся туда, чтобы проверить что-то. Тогда-то я поймал проклятье. Не знаю, что именно это была за магия, но каждый день, который я проводил здесь, в Британии, приближал меня к кончине.

— Почему? почему ты ничего не сказал? — прошептал Тео.

— Не знаю. Ты всегда казался мне слишком маленьким, чтобы погружать тебя в свои проблемы. Мы отдалились, а теперь… я виноват —

но накануне вернулся Тёмный лорд. Он на глазах у всех… кто тоже откликнулся на его зов, пытал меня, а потом наградил. Снял проклятье, которое всё это время сосало силы у меня, чтобы вернуть их ему. И наложил новое.

— Так Поттер не врал?

— Нет, конечно, не врал, — покачал призрак головой. — Этот засранец оказался хорош. Это он ранил всех нас, выпутавшись из верёвок. Кто-то из других Пожирателей, не знаю, кто, достал его, но он выставил зеркальный щит, и попало в меня.

Призрак откинул полу своего плаща, и Теодор ахнул. Там виднелась кость, покрытая ошметками страшной, чернушной плоти.

— Это так и на тебе? — спросил он. Призрак кивнул, и мальчик не удержал в себе желчь. Он не ел уже несколько часов, и всё же, упав на колени, исторг из себя желчь. Ему было больно и плохо, плохо и больно, и больше всего он хотел проснуться.

— Я только и успел, что отправить тебе короткое послание и сжечь свою маску, — продолжал призрак. — Ты справляешься лучше, чем я думал. Пошли весть своей тётке. Она не знает подробностей, но её подруга смотрела проклятье на мне. Даже Блэки не смогли ничего с ним сделать, и она знает, что оно меня могло убить.

Теодор завалился на бок, пока призрак продолжал что-то говорить. Слабыми пальцами он вычертил руну и прошептал: «Агуаменти!»

Из его палочки полился ручеёк воды, который он направил себе в лицо, чтобы взбодриться. Это помогло. Вновь он с трудом поднялся. Призрак, глядя куда-то в стену, всё говорил — о долге, о роде, о том, что ему нужно сделать, и Теодору захотелось, чтобы он, наконец, заткнулся.

Но он всё говорил и говорил.

Говорил и говорил.

Нотт, единственный в Британии, сжал палочку до боли в кулаке. Он постарался вспомнить всё самое светлое, что только было в его жизни. Почему-то сердце больно кололо: «Ты поддерживаешь то, чем занимались твои отец и дед? Скажи!» — а потом она молчала и даже не смотрела на него, а её самый старший брат кривился, когда видел его на перроне.

Теодор закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он помнил умом, что было под омелой ещё полгода назад — но не мог вспомнить сердцем. Он помнил, что было прошлым летом — но это лишь болезненно напоминало ему, что Дамблдор одной фразой перечеркнул всё.

Дамблдор. Вдруг Тео вспомнил свой восторг, когда древняя магия проходила через директора, расцвечиваясь во все цвета радуги. Даже сейчас против воли он… улыбнулся?

— Экспекто Патронум! Тётя, я нашёл тело отца в Нотт-холле. Мне нужна твоя помощь! Пожалуйста, скорее! Мне некого больше просить.

Из его палочки вылетел филин. Красивая птица будто была грустна и печальна. Он облетел комнату, и в сиянии его оперения виднелись следы какой-то борьбы, грязь и мусор, а лицо отца, всё так же лежавшего на диване, совершенно не выглядело спящим. Он был бледен, как должен быть бледен мертвец; его ноги должны были лежать на полу под плащом, но их там будто бы не было; и один его вид был так страшен и мрачен, что Теодор не мог и допустить сомнений, какие кошмары будут приходить к нему день за днём.