Теория мертвого мира
Шрифт:
– Господин Громов, – когда овации угасли, ласково обратился к нему Швеллер, – я понимаю, вам нелегко. Да. Не сочтите, пожалуйста, за обыкновение, моё не очень почтительное отношение к тем, кто слабее моего великолепия. Но вы привыкли побеждать уже побеждённых. Вы привыкли преодолевать то, что уже осталось позади. Вы действительно победитель в этой жизни. Да. Но вы никогда ещё не сталкивались с тем, кто побеждал не меньше вашего.
Виктор достал сигарету из кармана, сладко прикурив на федеральных каналах. Он перевёл свои ядовитые зелёные глаза в сторону Олега:
– Вы видите меня, господин Швеллер?
– Разумеется.
Громов стряхнул пепел на пол:
– Я спрашиваю, потому что у вас в ухе торчит слуховой аппарат, а вот пенсне
Сквозь налёт лёгкого изумления глаза Швеллера приоткрылись чуть шире.
– Это наушник, господин Громов, – произнёс он, заботливо улыбаясь. – Информационное просвещение должно быть включено в содержание понятия человеческой успешности. Скажу прямо. Фама, несомненно, прав. Микроскопические проявления неэффективности рыночного механизма были устранены мощью алгоритмической торговли. Рынки – неангажированные интеграторы всех мыслей и мыслимых действий, где это само по себе кажется немыслимым лишь по недомыслию. И потому единственное информационное преимущество, которое только впоследствии станет общественным достоянием, есть инкремент успешности того тернистого пути, который выпал нам, инвесторам. Вы с этим, видно, не согласны. Но, применив метод единственного различия к векторам нашего инвестиционного поведения, мы так легко с вами поймём, почему вас, а не меня, клонит на дно уже давно.
Громов выдохнул сигаретный дым и повернулся к своему второму оппоненту:
– «Аджвад» переводится с арабского как щедрый, верно?
– Да, – ответил тот. – Но к чиму ви эта?
– Знаете, в моей голове постоянно возникают весьма нелицеприятные размалёвки. Акустические индикаторы расстройств аутистического спектра перерастают в кинематографические сцены с весьма занятным соревновательным подтекстом. Мастистые слюноносцы мерят своё гипотетическое эго метражом действительного разлета своего ДНК при подведении ими оснований под образцы своего слюнявого почтения. Но только лишь сегодня мизансцена настолько сочно иронична. Ведь скоро наступит тот день, когда этот банальный бонвиван, – он указал на Олега, – под фимиамы слога Фамы будет с щедростью вашего имени финансировать непомерную меру моего сребролюбия ввиду содержательной полноты своей бездонной бредом веры. – Громов очаровательно улыбнулся и откинулся в кресле. – Да нет же. Всё это чушь. На самом деле я просто хотел послушать, как вы говорите на русском языке, потому что, видите ли, я мазохист.
– Да чито ви сибе позваляете?! – воскликнул Аджвад.
– Это просто прекрасно, – ответствовал Виктор, стряхнув пепел в стакан не обделённого щедростью гастарбайтера.
– А это еще чито?! – завопил Аджвад, весь целиком, и телом, и лицом, смещаясь цветом в спектр красного.
– Господин Громов, – вмешался миротворец Швеллер, – а вы умеете сохранять чувство юмора даже в подобных для вас неблагоприятных обстоятельствах.
– Мм… мистер Швеллер, – последовал ответ, – а вы умеете нести ахинею, даже когда кажется, что ахинеестей просто некуда.
Олег нервным, отрывистым движением снял с себя наушник, положив его себе на колено:
– Давайте не будем унижаться пустым искусством сочетания словес. Я сегодня много говорил о Боге. О вашем воздаянии небес. Вы религиозно обездоленный идеологический отщепенец, верящий в вакуум своего существования. Конечно, я знаю, что вы не верите в Бога, но я вижу, Он ответил вам тем же. И если уж не Бог Авраама нам судья, то в этот день мы под судом достопочтимой вами реальности. И этот Бог, вы уже видите, проявил себя явственно в необходимости санации компании, которую вы так тяжело построили за жизнь. И это кара вашими словами, ведь индульгенцией для вас и воздаянием судьбы будет итог семьи Кюри!
Виктор не ответил. И в этот вечер он ведь впервые не казался побеждённым. Он будто бы являлся с ним одним. Он, бонвиван, не унывал, но в зале он не смог найти глаза-опору полубога, и потому он опустил свои.
– Давайте на короткое время перейдём к вопросам из зала, –
Под этот призыв в центре зала на ноги поднялся доброволец. Обветшалый мудрец, с большим угловатым носом, блестящей лысиной и военной бижутерией, сияющей на его дряхлой груди, он торжественно стоял, обвинительно показывая пальцем в сторону Виктора Громова.
– Господин Громов, – произнёс он своим бархатным голосом, – в былые времена считалось, что игра на понижение суть дело, стоящее вне любых, пусть самых произвольных моральных границ. Оно было запрещено именем закона в тандеме со святым словом. Разумеется, доктрины морали претерпели множество модификаций, прежде чем стать их современной вариацией. Но всё же. Идёт война, господин Громов. С потребностью, с нуждой. И если-таки произойдёт ожидаемое вами бедствие, многие из тех, кто просто хочет прожить жизнь, не смогут обеспечить своим детям даже простого выживания. А то, что я обнаруживаю в вас, в мельчайших внешних проявлениях вашего эмоционального состояния, – не равнодушие к парусии, но радость ожидания конца. И потому для вас вопрос: как же вы спите по ночам?!
Под исполнение этого памфлета зал разразился шквалом космических вибраций в порядке демонстрации звона земного одобрения.
Громов опустил сигарету в стакан «закатному солнцу» и поднялся на ноги. Сделав несколько осторожных шагов вперёд, он выпрямился и спокойно посмотрел прямо в глаза улыбающемуся старикашке, олицетворяющему идеологическую фактуру нас окружающего настоящего.
– Я глубоко польщён, – произнёс Громов. – Ваша озабоченность фазами моего сна без принудительного проведения сомнологического исследования растрогала моё нутро до моих самых скорбных слёз. Но это ваше будущее скорбно, и это вам пора просыпаться. Зрелище того, что последует неотвратимо для нас всех, но вот физическое воплощение последствий преданности делу так диссонирует с итогом тех, кто был неверен вашей вере. Сегодня вам ведь весело, друзья? Вы просто первозданно жизнерадостны. Но лицемерные улыбочки на снулых лицах нелицеприятных созданий сотрутся неизбежностью хода событий, которые в конечном итоге становятся наблюдаемыми. – Он улыбнулся. – И как же здесь не улыбнуться… – Виктор на секунду задумался. – Знаете, до наступления сегодняшнего дня я всё-таки сомневался, – он больше не смотрел на старика, – что встретил Бога этого мира, но ведь и вы ошиблись обо мне. Я далеко не жду парусии конца, друзья, она уже пришла.
В актовом зале гудела тишина. Швеллер сидел с открытым ртом. «Щедрый» поднялся на ноги, не замечая даже тяжести ортогонального стояния. Его глаза ритмично расширялись. Спустя секунду в зале началась возня. Швеллер приметил переполох. Он опустил голову и посмотрел на наушник. Люди в зале потянулись к выходу. Старикан оттолкнул какую-то женщину в осовремененном кокошнике, и та упала, перевалившись через два ряда сидений. Громов стоял неподвижно. В центре на ноги поднялся Азраилов. Швеллер медленно потянул наушник к себе и приложил его к уху: «Фондовый рынок Америки рухнул на тринадцать процентов за несколько минут торгов». Он весь побелел. Пот смачными каплями стекал по его вискам. Перед его глазами пышная братия толпилась у выхода актового зала под гул громких голосов. Олег резко поднялся, проникшись пространственным направлением всеобщего намерения. И всё это транслировалось по федеральным каналам.
Через несколько минут зал опустел, и тишину возвенчали на царство в этом мгновенно опустевшем пространстве.
Громов и Азраилов спокойно стояли, глядя друг другу в глаза.
Глава седьмая. Нищета экономики
Мы не должны серьёзно относиться к предлагаемым автономным законам макроэкономики, которые не могут быть в принципе объяснены поведением отдельных личностей.