Теория мертвого мира
Шрифт:
Однако тот факт, что все признали отсутствие сличительных расхождений между теоретическим измышлением и непосредственным наблюдением, не изменяет нам сей мир: ему нет дела до конвенций о должностных его потенциях. Время в контексте телеологической деятельности – понятие дискретное. Изменение значения цены не соответствует исходу бинарного распределения падения брошенной о стену лепты. Оно не является «статистически независимым», а размах вариационных изменений цен в рамках конвенционально выбранных периодов не может быть вписан в прокрустово ложе любого статистического распределения.
Поспешное применение физических моделей инерциального движения атомов
Азраилов, конечно, мог рассматривать теорию инвестиционной оценки в качестве средства достижения цели – определение мгновения открытия медвежьих позиций на фондовом рынке. Но, глядя на свое лицо, на его отражение в зеркале, он понимал, что за похвальными арифметическими экзерсисами, применяемыми в качестве прогностического оснащения, стоят, как он, произведения эволюционного давления, отличающиеся нерегулярностью своего поведения. Ни объективные физиологические процессы, происходящие в недрах биологического «государства» сэра Чарльза Скотта Шеррингтона, ни моделирование Мертона или Шарпа, ни индивидуальные особенности обстоятельств окружения объекта бихевиористского наблюдения, ни даже полные эфемериды, в моменты времени имеющие астрологическое значение, не устраняют этого непостоянства. Метафизическое допущение о неизменном единообразии схем проявления явлений не элиминирует невычислимое разнообразие действий и выбора отдельного индивидуума, а прогностическим моделям человеческого поведения с учётом состояния современного знания пока что место на молельнях.
Но Азраилову пора было начинать. Догматической точкой его входа стало событие. Он продал мир в преддверии решения по ставке ФРС.
Однако престиж «событийного инвестирования» тоже преувеличен, ведь этот мир таинственен даже старинными явлениями. Но их обилие мельчает под обличительным давлением мысли. Одна из имиджевых тайн лощённых гелем прорицателей в такой мистической действительности весьма пикантно раскрывает функциональную реальность определённых предметов вечернего туалета. Смысл повального ношения пурпурных лавальеров на шеях видных визионеров, артикулирующих свои прогностические наваждения, сорвал сейчас с себя клеймо непримиримого агностицизма: ими они теперь, увы, это доподлинно известно, смогут успешно удавиться.
Глава пятая. Надежда Смолуховского
Энтропия Вселенной стремится к максимуму.
Анатолий Левремов ненавидел свою работу. Само занятие и место его проведения для него фатально опустело. Будто бы кто-то взял утверждение Клаузиуса из тени минувшего прошлого, превратив обозримое будущее в миг настоящего, что проступило лично для него во всей
Анатолий Левремов сидел в своём кабинете, немного опустив голову. Из-под тяжёлых и усталых век виднелись его глубокие тёмно-голубые глаза, что безразлично глядели прямо в стол перед собой. Он иногда поднимал их и обращал внимание на стул, стоящий сбоку от его рабочего стола. Надеждой заметить человека, которого там нет, он заменил свою действительную реальность.
Левремову было пятьдесят шесть лет. Он всегда держался прямо, был высок и очень худ. Беспощадное время не пощадило пряди его золотистых волос, которые поседели. Он знал, что утверждение Клаузиуса, сказанное им об этом мире, соотносимо с ним самим как с одной непостижимо малой частью этого самого мира. И он знал, что когда-нибудь именно это в контрапункте сей симфонии мнимой множественности звучащих голосов станет частью нашего всеобщего несчастья.
Анатолий Левремов преподавал экономическую историю в академии общественных наук – АОН. Утром того дня он шёл между рядами своего лектория, где читал лекцию, и ловил себя на мысли в формате неконтролируемого действия: он смотрел на предпоследнюю парту, которая давно стала пуста. Он искал то множество событий в этом пространственном мире, из которого, по словам Хокинга, невозможно было «уйти на сколь угодно большое расстояние». Он искал чёрные, равнодушные ко всему сущему глаза человека, который был по-человечески бесчеловечен ко всему исконно человеческому.
Его отчислили из АОН несколько лет тому назад. Профессор макроэкономики выступал на совете, где было принято решение об отчислении Азраилова, со страстью, которой он за собой не замечал даже во время своей первой брачной ночи с женой соседа, которая по воле парада планет оказалась молодой деканшей экономического факультета. Тогда она ревностно слушала его слова, гневно звучащие в пространстве тонами правящий им страсти. Он неутомимо говорил, что макроэкономика и эконометрика заканчиваются там, где открывается рот Азраилова. Он говорил, что более не произнесёт и слова, если этого человека не вышвырнут вон в ту же самую секунду, как отскулит его предупреждение, и тут же добавлял, что имеет «естественное право» на профессиональное почтение с благоговением под знаком обладания фантомом самомнения.
Левремов ничего не смог для него сделать. Деканше не были интересны студенты, которым не был интересен покрой её пурпурного бандо. Она подписала протокол совета по отчислению с таким же равнодушным видом, с каким выкидывала мусор в помойку поутру.
После неизбежного отчисления Азраилова Левремов стал оплачивать ему арендное жилье, ведь тому негде стало жить. Азраилов работал в баре, не замечая нуар своего положения и затхлый воздух, сообщаемый ему его социальным окружением. Он даже полюбил это пространство состояний за проспиртовку воздуха, который стал ему милее квантов света академического спектра, ведь все адепты этой секты так ужасающе легко дышали смрадной хмарью яда.
Азраилов понимал, что сиротой был только в каком-то юридическом измерении. Генетическое родство с чем-то неизведанным так и осталось неизвестным за неимением значения. Он не искал себе отца, и лишь Левремов хотел сына. Азраилов принял патерналистское отношение своего покровителя, не занимая позы стоистической стилистики сладострастия превозмогания. И лишь единожды за годы он сыграл роль смиренного просителя. Левремов от неожиданности радостно согласился. Именно он обеспечил ему место в процессуальном проведении того научного антре, которое сделало Михаила знаменитым.