Теория мертвого мира
Шрифт:
Левремов вновь посмотрел на пустой стул. Эра его патерналистского отношения уже давно прошла, он вспоминал о ней, лишь ностальгируя. Он знал, что Громов и Михаил открыли короткие позиции по миру. Он помнил, что давно читал решение Федерального комитета по открытым рынкам о сохранении коридора по ставке по федеральным фондам в диапазоне от 5,25 до 5,5 %. Он понимал базальность состояния их современного положения по соображениям предпринятого ФРС решения. Несоответствие, порождённое ожидаемым ходом событийной последовательности, с тем, что впоследствии стало содержанием исторической реальности, привело к смене вектора направления движения, напоминавшей им и остальным неостановочное погружение. Несостоявшееся
Стоял пасмурный день. И этот день, казалось, сильно протяжён, словно простор сотен путей для утомленного пространством путника. Его времяпрепровождение соответствовало данному ему расписанию, которому он следовал безропотно. Время чтения лекционного материала стенам своего лектория отделяло его от встречи, которую он томительно ждал. Прогуливаясь по аудитории, он рассказывал своим студентам о историческом становлении экономической мысли.
– Мертон Миллер, – говорил он, – научно доказал бесплодие пространственного перемещения сестерция из одного прорезного кармана в другой в деле личного обогащения. О судьбе человека с дырявыми карманами он, к моему глубокому сожалению, умолчал. Роберт Барро, объевшись астрагалом, решил попутешествовать астрально, дабы повысить остроту своих визионерских дерзновений. Он доказал, что человек при получении пары дополнительных пиастров методом атомного расщепления распределит этот доход на время непредставимой никем вечности.
А под конец своего выступления Левремов выдал рекомендательное пожелание посещения сайта, где Милтон Фридман спорит об этом с астрологами.
Когда Анатолий уже было собирался огласить окончание пыточной традиции просвещения, он услышал голос студентки:
– Почему вы рассказываете нам эти глупости?
Левремов пристально смотрел ей в глаза, думая о том, что в своих студентах он всё же мог увидеть лик надежды, которая, возможно, только казалась миражом.
– Сорос как-то сказал, – тихо начал Левремов, – что экономическая теория имеет такое же отношение к реальному миру, как неевклидова геометрия, и уже этим мы одним, возможно, знаем, где находимся. Если оставить в стороне дальновидное допущение Тегмарка, то в собственном контексте Сорос ошибался насчет геометрии, как, впрочем, и сам Кант. Они все не имеют отношения к действительности… – Он выдержал небольшую паузу, немного опустив взгляд. – Я тоже хочу, чтобы вы знали, где находитесь.
Анатолий Левремов шёл вперёд. День его не для него необратимо был им пройден. Когда он шёл под ночным небом, лишённым света Солнца, путь его был озарён тем человеком, который всем казался остальным всего лишь темною звездой. Он знал, что Азраилов будет не один. Он наконец побратается с Виктором Громовым, которого знал только заочно, в приближении, с понятным для парсуны затемнением.
Увидев вдалеке огни ресторана на набережной, где его ждали, он не мог не думать об Индюшке Талеба и Юма. Индюшке, ставшей тавро Виктора Громова. Рекламовыдаватели, не признавая континентальных границ, глобализировали мнение локального соответствия нелицеприятного создания этому человеку. Они провозгласили Азраилова провозвестником затмения империи Виктора Громова как эталона «эпохи империалистического капитализма». Но Анатолий понимал, что Азраилов прав. Им только требовалось время, но Кришнамурти, к сожалению, тоже причастен к правоте: «Вы полагаетесь на время, когда дом уже объят пламенем».
Анатолий Левремов заметил Виктора и Михаила сидящими за столом у окна в пустынном зале ресторана. К удивлению Левремова, Громов не оказался озабочен финансовым бедствием, грозившим превратить его капитал в пыль. Он, скорее, казался ему беззаботным мальчишкой, который с его финансовой реальностью находится в том же отношении подлинного отражения,
Левремов смеялся. Он не думал, что с Виктором ему будет так легко и свободно. Тогда он слушал Громова, смотрел на Азраилова, но думал о своей дочери Анастасии. Она и Михаил учились вместе. Она, как и он, Анатолий, никогда не могла отойти от Михаила на сколь угодно большое расстояние, пускай их сама жизнь в итоге развела. Азраилов сказал ей не идти в магистратуру, и она его не послушала. Он сказал ей не идти в аспирантуру, и она пошла. Он сказал ей оставить сына президента, Сергея Спиридонова, и… она вышла за него замуж. Левремов надеялся, что Михаил не знал об этом, ведь Анастасия была единственной, кому он вообще хоть что-то говорил.
– Поздравляю вас, Анатолий Левремов, – вдруг ровным голосом произнёс Азраилов.
– Да… С чем? – смущённо спросил Левремов. – А… Да, понял. Спасибо тебе, Мишель.
За время встречи Громов впервые умолк, будучи непосвящённым. Сама тишина сковала его спокойствие, делая его особо неспокойным.
– Я хочу быть счастливым, – вдруг выпалил Громов, выпучив глаза на Анатолия, как собачонка в ожидании награды.
Левремов недоумевающее смотрел на него какое-то время. Затем, когда пора исступления прошла, он взял клочок салфетки, начертал на нём задачку по оптимизации и передал её всё иступляющему образованию напротив.
Громов взял её в руки, достал зажигалку и поджёг. Глядя на то, как горит мир экономистов, он сказал:
– Полагаю, энтропия системы осталась неизменной.
Все живо рассмеялись.
– Нет, Анатолий. Я не понимаю, в чём же ваша проблема. Отвечаю. Почему эти ваши оптимизаторы, суть филистеры-математики, слепые ко всякому непостоянству, окопались в своих дифференциальных упражнениях и всё, что структурно отличается от теоремы Пифагора, они воспринимают как личное оскорбление и гневаются? Я спрашиваю, потому что это очень-очень страшно. Поверьте мне. Уж я-то знаю. Понимаю. В своих слезах они способны утопить весь этот мир.
Все упивались беззаботностью этого мгновения, но эта радость вскоре омертвела за мановением хода времени. Тишина впервые сковала проявления их взаимного уважения. Международный финансовый форум, где Виктор Громов, та самая Индюшка, охотно фаршированная именем Азраилова, завтра предстанет перед миром побеждённым.
– Мишель, – едва слышно сквозь тишину произнёс Виктор, – мы проиграем, верно?
– Нет, – ответил Азраилов своим бесцветным голосом, но взгляда своего он не поднял, – мы с ними не играем.
Левремов не понимал, почему в этот момент он думал о времени. О векторе его необратимого направления с момента исходного допущения о низкоэнтропийной были мира к пустыне пыли, бывшей миром, как обещал ему Карно. И именно в этот вечер, глядя в чёрные глаза перед собой, он понимал, что только само существование Азраилова переводит вероятное, обозначенное Клаузиусом будущее в такую плоскость, где надежда Смолуховского на обратимость мира становится непримиримой с тем же миром. Оно предстанет ему мором, и он, увы, неотвратим.