Теория посредственности
Шрифт:
Трудно сказать, какое число часов или минут нам бы стоило посвящать данной нужде – или чем там люди занимаются. Если мы никому не мешаем, ничего не лишаемся, не производим некоторое избыточное – здесь снова те же сложности – количество неприятных эффектов и вещей, то цифра будет варьировать в довольно большом диапазоне. Вместе с тем, она, как и в случае с уходом за своей внешностью, окажется ограниченной социальным договором, действующим в данный момент. Мы судим не в абсолютных величинах, а в относительных, но лишь до тех пор, пока последние не упираются в сугубо физиологические границы. Ещё более наглядно это заметно в уже упомянутом
Может показаться странным, что кто-то считал бы его чем-то приемлемым, если и вовсе естественным. Тем не менее, восприятие очень многих явлений зависит не столько от их внутреннего содержания, которое нередко нейтрально или не поддаётся какой бы то ни было оценке с точки зрения его номинальной стоимости и в какой-то мифической системе объективных координат, сколько от мнения окружающих, которые в принципе в состоянии навязать нам такие странные взгляды, что со стороны будет казаться, что мы сошли с ума, раз разделяем их.
Это хорошо демонстрируется многочисленными практиками и процедурами как из нашей повседневной жизни, так и из общественной сферы нашего бытия. Огромное количество ритуалов, обычаев, традиций и прочих ритуализированных действий в реальности смотрятся глупо, комично, смешно, а то и убого и надуманно, если мы выступаем в роли не вовлечённого наблюдателя, т.е. не непосредственного их участника, но в качестве незаинтересованного лица. В свою очередь мы вправе считать свои собственные чем-то по-настоящему ценным и оправданным, но это, конечно, не так, потому что довольно сложно представить себе культуру, которая бы полностью отказалась от церемониала и условностей, но базировалась исключительно на здравом смысле, что бы тот собой ни представлял, однако попробуем себе это вообразить.
Нередко на эту позицию ставят так называемого антрополога с Марса. В его задачи входит изучение нашего вида с максимально непредвзятой точки зрения, т.е. описание нас в научных терминах, которые мы сами используем, когда имеем дело с земной фауной и флорой, и, кстати, прибегаем к ним при составлении энциклопедий и справочников, где излишняя сентиментальность ни к чему. Что же он такое увидит в нас и как это окажется связано с приемлемостью тех или иных воззрений, практик и критериев?
На самом деле отношение тут прямое. Весьма сомнительно, чтобы этот учёный обнаружил в какой бы то ни было культуре то, что причиняло бы её членам непосредственный – не говоря уже о смертельном – вред. Бесспорно, в мире встречаются крайне жестокие обычаи и процедуры, но они не переходят, как уже указывалось, некоторую грань нормальности, которая выражается обычно в соблюдении интересов нашей физиологии. Даже если отдельный человек может погибнуть или стать недееспособным, общество должно получать больше, чем оно теряет, пусть и в виде отныне бесполезного индивида.
Правило всегда и всюду чрезвычайно простое – нетто результат для целого обязан быть положительным. В чём это выражается – неважно, потому что цели бывают самыми разными. Скажем, в древности практиковалось уничтожение десятой части воинского подразделения для мотивации оставшихся воевать лучше, а в недавней истории известны заградительный отряды, которые стреляли по своим. Наш антрополог бы обнаружил, что главное – это благо группы, вне зависимости от того, какое конкретно выражение это требование находит.
Понятно, что в таком случае жизнь человека не очень критична, если вообще хоть что-то стоит. Сегодня каждый день в мире по
Лучше всего это можно продемонстрировать с помощью языка. Как известно, на данный момент их число составляет несколько тысяч – а диалектов и местных наречий, естественно, как минимум на порядок больше – но оно уменьшается вследствие глобализационных и цивилизационных процессов. Нам не важны конкретные цифры, как, впрочем, и исчезновение отдельных коммуникационных систем – это большая проблема, но она не входит в задачи этого исследования – однако существенно следующее.
Не совсем ясно и очевидно, разглядит ли инопланетянин разницу между нашими языками. В конце концов, все мы обладаем одинаковыми речевым и перцептивным аппаратами, а также по всей видимости врождённой склонностью к усвоению устной – и есть некоторые основания считать, что и письменной – речи. Вероятно, нам и кажется, что говорим мы все по-разному и оттого не понимаем друг друга, но для внешнего наблюдатели отличия – если он в принципе их обнаружит – будут не столь рельефны и выражены.
Проблема заключается в нашей привычке к дифференциации. Не так давно начали звучать голоса в пользу наличия отдельных культур у шимпанзе, а также диалектов у китовых. Мяукают и гавкают – и издают другие звуки – соответственно, кошки и собаки по миру непохоже, а, кроме того, выделяют локальные расы у животных. Это стремление, разумеется, происходит не столько из желания поближе познакомиться с братьями нашими меньшими, хотя это нельзя сбрасывать со счетов, сколько проистекает из уже усвоенной склонности к различению между нами самими.
Как и всегда в подобных ситуациях, здесь мы попадаем в замкнутую нашими же собственными усилиями систему. Изнутри она не только кажется, но и воспринимается как бесконечная или, по крайней мере, очень богатая на нюансы и детали, но снаружи выглядит если и не гомогенной, но в высшей степени однородной. Поэтому было бы ничуть не удивительно, если бы наш марсианин увидел не разноцветную палитру, но весьма скромный набор оттенков – если бы, стоит это повторить, в принципе разглядел бы что-то подобное.
Нужно отдавать себе отчёт в том, что общаться как угодно – а это тоже большой вопрос, потому что наша фантазия не столь безгранична, как нам это представляется – мы не способны просто в силу того, что наше физиологическое устройство не позволяет нам этого делать. Как следствие у нас имеется довольно небольшой выбор, который мы и реализуем под воздействием факторов окружающей социальной среды. После длительного погружения в неё связи между нейронами в нашем головном мозгу закрепляются и со временем теряют присущую им в детстве гибкость, кто и мешает нам изучать во взрослом возрасте иностранные языки столь же эффективно, как это было свойственно нам на ранних этапах нашего возмужания. Однако насколько всё-таки широк изначальный диапазон?