Терем желаний
Шрифт:
– Ты думаешь, о чем говоришь?
– угрожающе спросил он.
– Придержи язык, мадам.
– Вот и возись со своим дружком!
– Наташа выхватила из сумки пакет, швырнула его на диван.
– Больше я ничего тебе не должна. И скажи своей сестре, чтобы не звонила мне.
Она выскочила из комнаты, через минуту дверь с грохотом захлопнулась.
– Ты тоже хорош, - пробурчал Олег, подавая Валере чашку.
– Чего взъелся на нее?
– Тошно мне, - пожаловался Валера.
– Эта мерзавка такое наговорила Маше, так расписала меня...
– Поэтому она и перестала навещать, - понял
– Но ведь и ты рассказывал Маше о ней.
– Даже имени не упоминал. Как Маша узнала? Когда они встретились. Маша не удивилась, не спросила, кто она, словно знала давно.
– Она и знала, - подтвердил Олег и сам удивился.
– Интересно получается знала и все равно навещала тебя. Надеялась, что Наташа откажется?
– Нет.
– Валера покачал головой.
– Она как-то сказала, что не станет на дороге другой женщины. Кто мог подумать, что они увидятся? Наташа вела себя как оскорбленная жена - нагло, бесцеремонно.
– Да, дела...
– задумался Олег.
– И что ты намерен делать?
– Откуда я знаю!
– раздражился Валера.
– Кому нужен инвалид?
– невольно повторил он слова Наташи.
– Замолчи, парень, - строго предупредил Олег.
– Я шагу не могу ступить без посторонней помощи, - сердился Валера.
– Что мне, давить на Машину жалость? Достаточно она жалела меня. Жалела и не любила.
Последние слова он сказал тихо, почти про себя. Закрыв глаза, откинув голову на спинку дивана, он вспомнил давние встречи с Машей. Со дня их знакомства он один боролся за взаимность, Маша только уступала, но сама оставалась пассивной. Ее воля проявлялась лишь в готовности порвать отношения. Она не выясняла причины, не требовала объяснений, она просто уходила, исчезала, безропотно предоставляя воображаемой сопернице властвовать в жизни Валеры. Это он, привыкший к успеху у женщин, к их открытому стремлению за его внимание и выбор, обижался на Машу за покорность и равнодушие.
Неужели она оставалась равнодушной к его любви? И та радость и счастье, которые испытывал Валера, не трогали ее сердце?
Валера окончательно запутался в своих мыслях, он был не в состоянии разобраться в Маше.
***
Декабрь выдался холодным. Коля как напророчил гололед. Днем подтаивало, на дорогах машины месили слякоть, но за ночь все снова покрывалось коркой льда, и резкий ветер полировал поверхность до блеска.
Валера постепенно увеличивал нагрузки лечебной гимнастики, но выйти на улицу в гололедицу не решался. К тому же ноющая боль в суставах и особенно в позвоночнике не проходила, смешавшись с тоской о Маше. Как-то, не выдержав, Валера позвонил в библиотеку. Голос Маши показался ему безжизненным и глухим, но по-прежнему ровным и спокойным.
– Маша...
– после долгого молчания позвал Валера. Наступила короткая пауза раздумий, потом она сказала:
– Я не должна.
– Что не должна?
– не понял он, но трубка уже коротко гудела.
Наконец потеплело. После двухнедельного затворничества Валера вышел из дому.
За столом сидела заведующая. Маши не было видно.
Пробормотав что-то о журналах, Валера направился в читальный зал.
Увидеть бы ее. Хотя бы голос ее услышать... Пальцы переворачивали страницы журнала, а глаза не видели ничего,
– Здравствуйте, юноша!
– Глеб Станиславович улыбнулся Валере и сел за стол рядом с ним.
– Давно мы не виделись.
– Он посмотрел на костыли.
– Машенька говорила, что с вами случилось несчастье. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хромаю потихоньку. А Маши нет на работе сегодня, вы не знаете разве?
– И вам она ничего не сказала, - посочувствовал профессор.
– Все скрытничает барышня. Я тоже пришел повидать ее, да Елена Николаевна сообщила, что Машенька взяла отпуск. Я-то надеялся, что она с нетерпением ждет рецензии, а она - отпуск.
– Надолго?
– насторожился Валера.
– Как положено, - вздохнул Глеб Станиславович.
– Вы удостоились чтения ее рукописи? Валера удивленно поднял брови:
– Что за рукопись?
– Любопытная вещица.
– В глазах старика появились искорки.
– Маша обронила фразу о вашем участии в ее работе, поэтому я спросил.
– Участии в чем?
– недоумевал Валера.
– Что за работа?
– Вы знаете, что Маша писала стихи?
– Валера кивнул, и профессор продолжил:
– Она была моей лучшей ученицей в университете. Иногда мне казалось, что я говорю с Цветаевой или Ахматовой. К сведению, последней я был представлен и несколько раз имел честь беседовать. Женщина - королева. Позже Машенька напоминала Анну Андреевну манерами, но, к сожалению, перестала писать стихи. Вы их читали?
Валера отрицательно замотал головой. Маша рассказывала, почему бросила поэзию, и Валера старался не возвращать ее к памяти прошлого.
– Маша дала вам новые стихи?
– предположил он.
– Если бы, - улыбнулся профессор.
– Я долго уговаривал ее не губить талант. И вот не далее как на прошлой неделе она попросила прочесть.
– Глеб Станиславович достал папку, положил ее на стол и накрыл ладонью.
– Конечно, это первая попытка и не все тут гладко, но сюжет привел меня, старика, в растерянность. Я не предполагал, что у молодой девушки могут появиться такие мысли.
Валера не отводил глаз от сухой морщинистой ладони на папке.
– Что же изменилось?
– Я и хотел об этом поговорить с Машей, - ответил Глеб Станиславович.
– Ее работа заставила меня задуматься о простой, но удивительной вещи. Всю жизнь я преподавал студентам литературу, изучал поэзию романтичных восемнадцатого и девятнадцатого веков, старался молодым привить вкус к великим и не очень великим поэтам. И все они писали о любви... Валерий Витальевич, можно мне задать нескромный вопрос?
– Валера кивнул.
– Вы признавались когда-нибудь в любви?
Его глаза затравленно остановились.
Да! Он тысячу раз признавался! Помыслами, желаниями, жестами, словами.
ТЕРПЕНИЕМ!
И ОЖИДАНИЕМ.
– Простите, Валерий...
– Признавался.
– Валера заставил себя посмотреть на Глеба Станиславовича.
Взгляд профессора светился лукавством и любопытством, но огонек в нем потух, он сухо кашлянул и опустил глаза на рукопись.
– Простите еще раз, - печально сказал он. После недолгого размышления он продолжил: