Тернистые тропы
Шрифт:
Кириллу, чувствовавшему себя немощным и виноватым перед братом и мамой, пришлось резко повзрослеть, перешагнуть через свой страх. Заставив себя и абсолютно наплевав на то, как это выглядит со стороны, он, как чудовищно подвижная дрессированная обезьянка, вдруг потянулся-поскребся вверх по столбу. Должно быть, так проявилась его отчаянная любовь к матери. Мальчику было страшно. Страшно было всем.
Его рукам
– Мама! Мама, где ты?! – кричал Кирилл, и в голосе его чувствовалась обида, ведь нечестно поступает с ним судьба – оставляет сиротой в столь детском возрасте! Но Светлана Матвеевна, полная страха и изумления, в эти мгновения смотрела в другую сторону.
Минута – и в воздухе голубем летит зов. Ей послышалось, что где-то вверху разносится голос ее младшенького, его крик: «Мама!» Но она решила, что это – резкое помутнение рассудка, что голос сына ей только кажется. Она не догадывалась, что ей необходимо было посмотреть вверх, а не вокруг.
Охрипший Кирилл обращался уже не столько к матери, сколько к себе, прося не сдаваться, заставляя себя кричать что есть мочи.
Там, на столбе, он смотрел на крыши вагонов, хотя на самом деле это они на него глядели – жадно поглощали лучи дневного солнца и накрывали собой загнанных людей. Впервые, всего за несколько секунд, ребенок заметил, как эти уродливые и мрачные железные коробки похожи на тюрьмы.
В последние несколько секунд Кирилл понял все и ахнул: ненавистный поезд скоро отправится в путь. Последние заключенные, испытывая стыд и испуг, спотыкаясь, поднимались по ступенькам и пропадали во тьме вагона, бормоча себе под нос то ли молитвы, то ли проклятия.
Светлана Матвеевна, прикусив полные страдания губы, вертела головой в разные стороны, не в состоянии поверить, что где-то среди всей этой суматохи к ней взывает ее сын, но лица Кирилла она не отыскала. Ее била дрожь, дыхание струйками текло наружу.
Георгий и Кирилл перестали понимать, как им поступить дальше. Им хотелось, чтобы все заключенные просто остались на
Но на глазах всех оставшихся на платформе людей огромные грохочущие двери вагонов, вызывающих дурноту, закрылись. Светлана Онисина, как и все прочие заключенные, пропала в темном паршивом гробу на колесах. Состав затрубил, а затем полетел вместе с ветром в никуда – куда дальше, чем должно было.
– Нечего тут смотреть… – выговорил мужчина, стоящий около Георгия.
– Вы знаете, куда поехал этот поезд? – поинтересовался у него юноша.
– В лагерь для жен изменников родины, в Акмолинск.
– А где это?
– Далеко, сынок. В Казахстане.
Страшное представление прошло, и толпа народа рассеялась. Тех, кто не прощался тут с родными, а был просто зевакой, охватило чувство облегчения и покоя, будто гора спала с плеч, и все страхи, кажется, прошли. А вот Георгий стоял на перроне, еле дыша и чуть не рыдая – ведь теперь они с братом, разлученные с матерью, действительно оказались загнанными в угол.
– Слезай, Кирилл! Нам нужно идти! – крикнул Георгий брату.
– Нет! – плакал тот. – Мама уехала, бросила нас и больше не вернется!
– Она не бросила нас! Она вернется. Обещаю! – Георгий уперся в младшего брата пронзительно пугающим взглядом.
– Ага… Я тебе не верю!
– Маме твое поведение не понравилось бы! Слезай, я что-то тебе расскажу.
Кирилл, скользя вниз по столбу, стонал и причитал.
Георгий даже в мыслях понимал, что теперь ему предстоит быть родителем – опекать, охранять, обеспечивать младшего брата. Старший Онисин размышлял: можно ли жить и радоваться жизни на воле и одновременно так ее ненавидеть? Отец велел ему держать хвост морковкой, но как? Эта мысль беспокоила парня.
Кирилл, оказавшись внизу, присел на корточки и прикрыл глаза, начав снова горько рыдать. Успокоиться не получалось. Георгий опустился на колени и, сильно нервничая, попробовал обнять брата. Они оцепенели и потеряли на какое-то время рассудок. Казалось, горе хотело удержать ребят, всосать их в себя. Навсегда.
Потом старший Онисин обхватил руками белое, как живая маска ужаса, лицо брата, повернул к себе и, не сводя с него глаз, произнес:
Конец ознакомительного фрагмента.