Терновая цепь
Шрифт:
Утро было солнечным, но морозным. Огонь в камине погас еще ночью, и Летти дрожала, свернувшись в клубок под тонким шерстяным одеялом. И не только от холода. Накануне вечером прибыл Безмолвный Брат, и встреча с ним потрясла ее. Сумеречные охотники сказали ей, чего следует ожидать, но она испугалась не зашитого рта и глаз; нет, дело было в некоей жуткой сверхъестественной ауре, которая его окружала. Когда Летти смотрела на него, ей казалось, что ее засасывает в трясину.
Он появился вместе с порывом ледяного ветра, и неподвижно стоял посреди
Летти знала, что Сумеречные охотники, в отличие от простых людей, могут слышать слова Безмолвных Братьев у себя в голове. Брат Лебахим, естественно, не открывал рта, но Летти решила, что Пэнгборн услышал какой-то ответ. Глава Института пожал плечами и махнул в сторону Святилища, после чего Безмолвный Брат бесшумно исчез в глубине коридора.
Летти робко обратилась к мистеру Пэнгборну:
– А что он сказал? У вас в голове, я имею в виду?
– Ничего, – буркнул старик. – Совершенно ничего. – И, строго взглянув на Летти, он добавил: – Не суйтесь в это дело. Оно касается только Сумеречных охотников.
«Странно», – подумала Летти. Происшедшее показалось ей настолько странным, что час спустя она на цыпочках подкралась к толстой дубовой двери Святилища и приложила ухо к замочной скважине. Служанка расслышала приглушенные звуки: должно быть, это старуха бредит, как вчера, подумала она.
Но чем внимательнее Летти прислушивалась, тем страшнее ей становилось. Звуки не походили на человеческий голос. Они были грубыми, гортанными и еще… пульсировали – как будто она слышала биение гигантского сердца во вскрытой грудной клетке.
Вздрогнув от отвращения, Летти поспешно отступила от двери, убежала и спряталась в своей спальне. Мистер Пэнгборн был прав. Лучше не соваться в это дело. Пусть Сумеречные охотники сами разбираются со старухой и Безмолвным Братом, пусть делают то, что считают нужным. Да. Надо держаться подальше от всего этого.
Утром, когда Джеймс и Джесс шли в таверну «Дьявол», небо над Лондоном затянули тяжелые тучи, вдалеке гремел гром. Простые люди спешили по своим делам, втянув головы в плечи и надвинув шляпы на лоб. Приближалось редкостное погодное явление – снежная гроза. Между черными громадами грозовых облаков виднелись полоски синего неба, и в воздухе чувствовался слабый запах озона и дыма.
– Как дела у Мэтью?.. – осторожно спросил Джесс, когда они зашли в общий зал. Оборотень, сидевший у стойки, был мрачен; шерсть у него наэлектризовалась и встала дыбом. Полусонный Пиклз плавал в своем чане с джином.
– Я не видел его с позапрошлой ночи – мы присматриваем за ним по очереди, – ответил Джеймс. Анна, Ариадна и Люси тоже дежурили в Уитби-Мэншенс – без сомнения, именно от Люси Джесс и узнал о болезни Мэтью. Только Корделия не появлялась в квартире; Мэтью категорически запретил ей приходить.
– Это очень смелый поступок с его стороны – попытаться избавиться от болезни. На такое не каждый способен, – заметил Джесс, когда они остановились перед исцарапанной дверью, за которой находилось логово «Веселых
У Джеймса не было возможности ни согласиться, ни ответить что-то еще, потому что дверь была полуоткрыта; толкнув ее, он увидел на вытертом диване у камина Кристофера и Томаса. Мэтью сидел в старом кресле, которое некогда было обито дорогой парчой.
Мэтью поднял голову и взглянул парабатаю в глаза. Юноше стало страшно. Мэтью выглядел не просто усталым, он был похож на ожившего мертвеца. Одежда на нем была чистой и выглаженной, но необычно простой – серый пиджак, черные брюки. Единственным ярким пятном была блестящая оловянная фляга, торчавшая из нагрудного кармана.
Неожиданно Джеймс вспомнил один летний вечер в этой самой комнате. Окна были распахнуты, теплый ветер развевал занавески; Мэтью в одном из своих пестрых жилетов со смехом тянулся к бутылке дрянного вина…
Казалось, прежнего Мэтью от теперешнего отделяла пропасть: Джеймсу было больно думать об этом, но, к счастью, Джесс в этот момент извлек пачку пергаментов и разложил их на круглом столе, стоявшем в центре комнаты. Кристофер сразу же подошел и стал перебирать записки, Томас подвинул стул и присоединился к нему. Джеймс, не отрывая от них взгляда, шагнул к Мэтью и оперся на спинку его кресла. Джесс, со своей стороны, отошел к окну и принялся внимательно разглядывать экипажи и прохожих, словно ему было противно смотреть на дневник матери.
– Вижу, пришла пора вступить в борьбу со злом, – усмехнулся Мэтью. – Что ж, начнем.
– Мэтью, – произнес Томас, подняв голову. – Как ты себя чувствуешь?
– Ну, – протянул Мэтью, – по утрам я чувствую себя так, будто меня засунули вот в эту флягу и встряхнули как следует несколько раз. И по вечерам то же самое. Так что, в целом, у меня бывают взлеты и падения.
– Ему лучше, – сказал Кристофер, не отрываясь от просмотра записок Татьяны. – Возможно, он не желает этого признавать, но ему лучше.
Юноша улыбнулся, и у Джеймса внезапно возникло желание взъерошить другу волосы. Это было слабое подобие знаменитой Улыбки Мэтью, но все же это уже была улыбка.
– Ты слышал? – спросил Мэтью, несильно толкнув парабатая локтем. – Ученый говорит, что мне лучше.
– Так и есть, – тихо сказал Джеймс. – Ты собираешься на рождественский бал сегодня вечером?
Он долго размышлял об этом и не хотел спрашивать; и в то же время что-то побуждало его спросить. Рождественский бал означал изобилие глинтвейна и бренди с пряностями, людей, пьющих за здоровье друг друга. Иными словами, снова спиртное. Снова искушение.
Взгляд друга затуманился. Если правду говорят, что глаза – зеркало души, то сейчас Мэтью набросил на эти зеркала непрозрачные покрывала. Он отвернулся от Джеймса и легкомысленно произнес:
– Со мной все будет в порядке. Я еще не настолько в плену у бутылки; не волнуйся, при виде чаши с пуншем я не брошусь к ней, как сумасшедший, и не суну в нее голову.
– Джесс, надеюсь, ты меня простишь за откровенность, – заговорил Кристофер, который все еще листал бумаги Татьяны. – Но боюсь, что твою матушку нельзя назвать очень хорошим человеком.