Терновая цепь
Шрифт:
– Che khabare? Che kesi dame dar ast?
«Что случилось? Кто это стучал в дверь?»
Алистер хмуро взглянул на Томаса.
– Хорошо, – проворчал он. – Я пойду на ваш глупый бал. Но тебе придется занять мою мать, пока я одеваюсь.
Томасу еще ни разу не приходилось оставаться наедине с матерью Алистера, и он окончательно утратил присутствие духа. Возникла предательская мысль бросить все и бежать; чтобы не поддаваться искушению, он схватил корзину и пошел в гостиную.
Сона сидела на кушетке среди множества ярких разноцветных подушек – их было, наверное, штук сто. Она была одета в парчовый халат и укрыта толстым одеялом.
– Как замечательно, – заговорила она. – Это так любезно со стороны ваших родителей. Очень приятно, что обо мне не забывают. Какой милый подарок!
– Ghabel nadare, – произнес Томас.
«Не стоит благодарности». Он решил рискнуть и ответить Соне на ее родном языке. Он изучал персидский самостоятельно и помогал Джеймсу, поэтому знал, что в буквальном переводе фраза означает «Это недостойно вас», и что так принято говорить, когда преподносишь подарок. Он не был уверен, что произнес слова правильно, но точно знал, что у него покраснели уши.
Сона просияла.
– Так много молодых людей сейчас изучают персидский язык, – с довольным видом произнесла она и наклонилась вперед. – Скажите, а где мой сын? Надеюсь, он не бросил вас в вестибюле?
– Вовсе нет, – ответил Томас. – Мне удалось уговорить его поехать со мной на рождественский бал в Институте. Он отправился переодеваться.
– Вам удалось уговорить его поехать на бал, – повторила Сона таким голосом, как будто Томас сообщил, что совершил кругосветное плавание на каноэ. – Что ж, я… – Она внимательно взглянула на Томаса. – Я очень рада тому, что у Алистера появился друг, который будет заботиться о нем и его интересах, даже если он сам не заботится о себе. Не такой, как этот ahmag [45] Чарльз, – добавила Сона, обращаясь к себе самой.
45
Идиот (фарси).
Но при этом смотрела она на Томаса так, будто видела его впервые.
– Чарльз? – повторил Томас. Нет, не может быть, Сона не знает, это совершенно точно…
– Чарльз никогда не заботился об Алистере, – продолжала Сона. – Алистер заслуживает большего. Заслуживает, чтобы в его жизни был человек, который понимал бы, какой он замечательный. Который страдал бы, когда мой сын страдает, и радовался бы, когда он радуется.
– Да, – пробормотал Томас, – вы правы.
Он лихорадочно пытался сообразить, что все это означает. Неужели Сона знает, что он, Томас, хочет быть таким человеком для Алистера? Знает ли она о том, что между Алистером и Чарльзом существовали романтические отношения? Неужели она дает Алистеру и Томасу свое благословение? Или это плод его воспаленного воображения?
– Я думаю, – услышал он собственный голос, – что человек, который не дает Алистеру стать счастливым, – это он сам. Он храбр, предан друзьям, у него такое сердце… – Он понял, что краснеет. – Мне хотелось бы, чтобы Алистер сам относился к себе так, как он того заслуживает.
Сона улыбалась, разглядывая корзину с фруктами.
– Согласна с вами. В детстве Алистер был таким мягкосердечным, ласковым, чувствительным мальчиком. И только после того, как
Она смолкла – в гостиную вошел сам Алистер. Глядя на него, никто не догадался бы, что юноша одевался в спешке: на нем был безукоризненный черный костюм и белая рубашка. Алистер был, как всегда, элегантен. Черные глаза оживленно блестели. Томас мысленно сравнил изящный изгиб его шеи с крылом птицы.
– Ну хорошо, Томас, – сказал он, – если ты закончил надоедать моей матушке с фруктами, мы можем идти.
Томас ничего не ответил, Алистер подошел к матери и поцеловал ее в щеку; они обменялись несколькими фразами на персидском, но говорили слишком быстро, и Томас не понял, о чем речь. Он не вслушивался, просто разглядывал Алистера: нежного, любящего сына, которого хорошо знала Сона, но которого так редко видел Томас. Когда Алистер прощался с матерью, юноша невольно спросил себя: если Алистер так упорно скрывает от него, Томаса, эту сторону своей натуры, может быть, он вовсе не хочет, чтобы Томас знал о ее существовании?
Бальный зал превратился в сказочный зимний лес: повсюду были развешаны гирлянды из плюща и темно-зеленого остролиста с блестящими алыми ягодами, а над дверями красовались венки из омелы.
Люси это все казалось вполне уместным. В конце концов, они с Джессом впервые встретились в лесу – в лесу Брослин, в Идрисе, где фэйри устраивали хитроумные ловушки для путников и где по ночам, на покрытых мхом кочках, распускались белые цветы.
Официально бал еще не начался, и в Институте царила суматоха: слуги спешили закончить последние приготовления до прибытия гостей. Тесса решила проблему исчезнувшей рождественской елки. Она перехватила Магнуса до его отъезда в Париж и уговорила создать скульптуру в форме дерева из холодного оружия. Ствол состоял из мечей: китайских шуангоу, средневековых фальшионов, двуручных мечей и катан, скрепленных демонической проволокой. Композиция была увенчана золотой звездой, с лучей которой свисали клинки поменьше: простые ножи и индийские кинжалы, по виду напоминающие костыль, индийское оружие «баг нах», или «когти тигра», чинкуэды и джамбии, сомалийские клинки биллао и стилеты, украшенные драгоценными камнями.
Бриджет и ее подчиненные сновали по залу, расставляя на столах серебряные чаши с пуншем и глинтвейном, соусники с крыжовенным и хлебным соусами. Центральное место занимали пирамиды из рождественских пудингов и жареные гуси, начиненные яблоками и каштанами. Повсюду горели свечи, стены были украшены золотыми лентами и бумажными гирляндами. Люси заметила у дверей зала родителей, поглощенных каким-то разговором. В волосах отца было полно елочных иголок, и мать с лукавой улыбкой подняла руку и вытащила одну. Уилл так посмотрел на жену, что Люси вынуждена была отвернуться.
Рядом с «оружейным деревом» к стене была прислонена высокая лестница, на ней стоял Джесс и пытался укрепить фигурку Разиэля на верхушке золотой звезды. Перехватив взгляд Люси, он улыбнулся; эта улыбка вызывала у девушки мысли о темном шоколаде, сладком и ароматном.
– Подожди, – сказал он. – Я сейчас спущусь, но торопиться нельзя – эта лестница держится только на нескольких старых рунах и чистом энтузиазме.
Джесс слез с лестницы и повернулся к Люси. Он больше не улыбался, хотя девушка подумала, что мать была права: он действительно был прекрасен в своем новом костюме, который купил с помощью Анны и Джеймса. Наконец-то одежда подходила ему, обрисовывала его стройное тело, и изумрудно-зеленый воротник фрака подчеркивал цвет его глаз, аристократические черты лица.