Терпение
Шрифт:
Илюха вне себя вернулся в деревню и рассказал о скверном поведении Вики ее брату. Причем он сам был настолько растерян, что не заметил, как рассказал обо всем, в том числе и об очередной подружке Лехи, при Асе. Таким образом, Колян получил дополнительную головную боль из-за непутевой сестры и впавшей в тихую истерику жены.
Илья пытался найти в Твери Вику, даже выпытал телефон Лехи у Аси, но ничего не вышло. Почти месяц прошел в бесплодных попытках найти и вернуть на путь истинный Вику. К поискам подключился Роська, но безрезультатно. Илюха похудел, сгорбился и запил. Запил по-черному, дело дошло до гоняний чертей в
Округа ахнула. Чтобы парень из-за девки вешался – такого даже старожилы припомнить не могли. Родители Илюхи сразу как-то постарели, замкнулись, стали прятать глаза от людей. Батюшка наотрез отказался отпевать Илью – не положено. Некоторые говорили, чтобы его даже и не кладбище не хоронили, но тут Роська и отец Ильи воспротивились общественному мнению и сами выкопали могилу рядом с каким-то дальним Илюхиным родственником.
– Считай, что он и не повесился. Считай, от пьянки это, у нас тут от пьянки-то больше половины лежит, – говорил отец Ильи на похоронах, мутным взглядом обводя кладбище.
Роська вообще не знал, что думать. С одной стороны просто страшно было видеть своего друга в гробу, с другой – он не понимал, как такое могло случиться. Он слышал, что окружающие в основном осуждали Илью, жалели его родителей, но сам не знал, как относиться к тому, что случилось.
Наталья готовилась заступаться за дочь, если ее будут винить в смерти Ильи. Конечно, она и сама не оправдывала Вику за то, что связалась неизвестно с кем, предала Илью, сама себя запутала в какую-то передрягу, из которой, наверное, не знает теперь как выбираться. Но после похорон стало понятно, что люди ни в чем не винят Вику, даже понимают ее, и Наталья успокоилась. Она рассудила про себя, что Вика теперь уж хоть как-то устроена, Колька тоже не маленький, и больше незачем ей терпеть мужа. Тихим летним вечером она собрала свои вещи в две сумки и ушла жить в Коростково, в старый пустой дом своих родителей.
Олег пришел за ней на следующий день, долго наблюдал, как жена отрывает доски от кухонных окон, наконец, приблизился, чтобы помочь.
– Не надо! – сухо остановила его Наталья, когда он положил руку на доску.
– Наташка, не чудила бы ты! – проговорил Олег, убирая руку.
– Да кто чудит? – Наталья вытерла ладонью запотевшее лицо, - Уж отчудилися… Теперь все, дай пожить спокойно…
– А кто тебе мешает?
– Ох, Олег, не надо со мной разговоры разговаривать только, все уже. Поздно.
– Что ты людей смешишь на старости лет? – нервно усмехнулся Олег, - Что ты кому доказать хочешь?
– Ничего и никому. И вообще – мне наплевать на людей. Мне пожить бы чуть-чуть… Понимаешь? Просто пожить. Ничего больше не надо. Просто тебя не видеть, отдохнуть… - Наталья присела на завалинку, расправив подол халата, - Ты же знал, что я уйду.
– За что же ты меня ненавидишь так? – Наталья видела, что у мужа задрожали руки, - Что ты за баба такая? Другая бы ноги
– Простил? – перебила его жена? – Начинается опять! Простил он меня! Ни одной целой косточки, ни живого местечка на мне не оставил, все стулья об меня переломал! Простил он! Не люблю я тебя, не могу! Понимаешь ты это? Ради детей только терпела, не могу больше! Всю кровь ты мою выпил, все, хватит!
– Значит, не вернешься?
– Нет, Олег. Можешь убить меня, но к тебе я больше не вернусь, ни за что! – твердо проговорила Наталья.
– Как знаешь… - шепнул Олег, Наталья увидела, что в глазах у него блеснули слезы, и брезгливо отвернулась от него.
***
В этом году Нюрка поступила в университет, на педагогический факультет. Хоть Надежда и пыталась втолковать дочери, что лучше уж на бухгалтера пойти учиться, или на юриста, но Аня никого не послушала, сдала экзамены, получила место в общежитии, и остаток лета пыталась представить, как это она теперь будет жить в Твери. Она совсем перестала общаться с Любкой, потому что не знала, как сестра отнесется к тому, что Роська теперь ухаживает за ней.
Любка же старалась не думать об этом. Она помогала Юле, которой еще трудней стало, когда в сентябре у них с Пашкой родился Сережка. Пашка по такому случаю угостил чуть ли не всю деревню, накупил жене, сестрам и матери подарков, а к ноябрю созрел для венчания. Так получилось, что сначала окрестили Сережку и Асиного Костика, а на следующий день венчались Паша с Юлей.
В этом году ноябрь был морозный, уже выпадал снежок, таявший с неохотой, воздух был прозрачный, звонкий. На венчание собрались родственники, друзья, соседи, так что храм наполнился, как бывает только на Рождество и Пасху. В длинном светло-сиреневом платье, с высокой прической, со скромным белым букетиком в руках, Юля, стройная, красивая как будто сошла со старинного портрета, и казалось, что это одна из сестер Бакуниных венчалась морозным ноябрьским утром со своим возлюбленным. Любка училась петь на клиросе и сегодня с особым чувством старательно подпевала матушке Ольге.
Тихие не скорбные слезы заблестели на глазах женщин, когда отец Олег, взяв венец, перекрестил им Павла и дал ему целовать образ Спасителя, прикрепленный к передней части венца.
– Венчается раб Божий Павел рабе Божией Иулии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
После священник благословил Юлю ее венцом.
– Венчается раба Божия Иулия рабу Божию Павлу во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Когда священник отпустил молодых на брачный пир, и церковь опустела, Любка, задержавшаяся, чтобы убрать на место ноты и погасить свечи, услышала высокий звон недавно установленных колоколов. Она радостно перекрестилась, и сердечко ее зашлось в томительной надежде, что когда-нибудь для нее с ее женихом зазвонят на Прямухинской колокольне…
После нешумного скромного застолья у Паши с Юлей, Любка возвращалась домой с Нюркой, приехавшей из Твери специально на свадьбу брата.
– Как тебе в общаге живется? – спросила у сестры Любка, пряча от холода руки в рукава.
– Да непривычно как-то. Домой все время охота, – пожала плечами Аня.
– Роська-то хоть приходит к тебе? – неожиданно для самой себя спросила Любка.
– Приходит, - почти шепотом ответила Аня, ежась то ли от холода, то ли от вопроса.