Территория сердца
Шрифт:
Держать его голову было тяжело, пальцы соскальзывали, и я чувствовала, как по спине стекают капли пота. Я понимала, что, если не удержу его, он может нанести себе серьёзные травмы. Сама мысль об этом приводила в ужас, но я старалась сосредоточиться на том, чтобы не дать его голове удариться о пол.
— Давай же, давай, сученыш! — шептала я, пытаясь удержать его руки и голову. — Прекрати!
Судороги становились всё сильнее, его тело подёргивалось, и я не знала, что делать дальше. Я чувствовала, как силы покидают меня, и понимала, что
В какой-то момент его тело стало неподвижным, и я, затаив дыхание, посмотрела на него. Судороги прекратились, но его глаза были закрыты, а дыхание стало поверхностным и прерывистым. Я не знала, что это значит — хорошо это или плохо, но он не двигался, и это внушало хоть какое-то облегчение.
Я снова огляделась по сторонам, надеясь на чудо, на то, что кто-то всё-таки войдёт в кабинет и поможет мне, но вокруг была гнетущая тишина, только шум вентиляторов кондиционера напоминал, что я не одна во вселенной.
Неожиданно Владислав открыл глаза. Они были пустыми, словно он всё ещё находился где-то между этим миром и каким-то иным, потусторонним. Я замерла, боясь даже дышать, и внимательно смотрела на него, не зная, что произойдёт дальше.
Он тихо застонал, попытался приподнять голову, но тут же снова осел на пол, закрыв глаза. Его дыхание стало чуть ровнее, и я почувствовала, как напряжение постепенно уходит из его тела. Казалось, что приступ заканчивается, и это было единственной хорошей новостью за последние несколько минут.
Его голова так и лежала на моих коленях, разодранная блузка лежала рядом, а я в одном лифчике сидела на полу, представляя собой весьма жалкое зрелище.
Через несколько минут он снова застонал и открыл глаза.
— Влад! — вырвалось у меня. Я даже не успела осознать, как вымолвила его имя, забыв о всяких формальностях. — Владислав Александрович… — добавила я, голос сорвался, и слёзы потекли по щекам. Я не могла сдержаться, слишком много всего произошло за последние минуты. — Сукин ты сын!
Я плакала то ли от злости, то ли от облегчения, сама не зная, что сейчас переживаю. Всё смешалось: страх, гнев, облегчение, отчаяние. Я смотрела на него, видя, как он медленно приходит в себя, и не могла поверить, что он всё ещё здесь, со мной, живой.
— Маму не трогай… — едва слышно проворчал он, его голос был слабым и хриплым, но в нём слышалась привычная нотка раздражения. Он с трудом пытался сфокусировать взгляд на моём лице, а его дыхание было неровным и прерывистым.
Я хрипло рассмеялась сквозь слёзы, чувствуя, как всё внутри сжимается от этого смеха. Этот момент был настолько абсурдным, что я не могла не смеяться. Я сидела на полу, полуголая, с его головой на коленях, и он, переживший только что приступ, умудрялся ворчать о чём-то, что, видимо, имело для него большое значение.
— Чёрт, Владислав, ты серьёзно? — выдохнула я, смеясь, но пытаясь успокоиться. — Ты только что чуть не умер, а тебя
Он моргнул несколько раз, его глаза казались затуманенными, но постепенно в них появлялось осознание. Он попытался подняться, но я мягко, но настойчиво удержала его, не позволяя вставать.
— Тихо, подожди, нужно вызвать скорую….
— Никаких скорых, — голос был слабым, но твердым. — Помоги мне перейти на диван.
Он еще и приказы мне тут раздает! Как хотелось отвесить подзатыльник этому золотому мальчику!
Вопреки этому я выполнила его указания, переместив его на диван и чувствуя, как его сотрясает дрожь.
Освободившись, я стала судорожно искать в кабинете хоть что-то, чем можно было его укрыть — у него губы дрожали от озноба.
— В шкафу, — подсказал он, стуча зубами.
Я подошла к шкафу, открыла его дверцы и на нижней полке действительно обнаружила сложенные плед и подушку. Подхватив их, вернулась к дивану и аккуратно накинула плед на его дрожащее тело. Он вздрогнул от прикосновения, но затем расслабился, его дыхание стало чуть ровнее.
— Вот так, — сказала я, стараясь говорить, как можно мягче, как будто обращалась с маленьким ребёнком. — Теперь лежи спокойно. Отдыхай.
Он посмотрел на меня, его взгляд был туманным, но в нём всё ещё читались упрямство и сила.
— Не жалей меня, — сказал он слабым голосом, и я заметила, как его челюсти сжались, словно он пытается сохранить лицо даже в таком состоянии. — Я не нуждаюсь в жалости.
— В пиздюлях ты нуждаешься, а не в жалости, — вырвалось у меня прежде чем я успела прикусить язык.
Его глаза, ещё недавно затуманенные и ослабленные, на мгновение прояснились, и в них мелькнуло удивление, смешанное с чем-то вроде смеха.
Он уставился на меня, и уголки его губ дёрнулись в слабой усмешке. Я не могла понять, злится он или смеётся, но его реакция была совершенно не той, которую я ожидала. Он казался озадаченным, будто мои слова вывели его из какого-то полусонного состояния.
— Пиздюлях, говоришь? — пробормотал он, его голос звучал хрипло и тихо, но в нём слышались знакомые, привычные нотки иронии. — Ты, значит, решила, что это мне сейчас поможет?
Я покраснела, осознав, что сморозила. Мой гнев и страх, смешанные с усталостью и стрессом, вылились в совершенно неуместную грубость. Но, к своему удивлению, я почувствовала, как нервное напряжение, которое держало меня на взводе, немного отступает. Я встретила его взгляд, решив не отводить глаза, и увидела, как он слабо покачал головой.
— Не переживай, мне их уже вставили. Ты отца вздрючила, а он меня. Так что, девочка, считай, что твой план исполнен.
Я замерла, его слова выбили меня из колеи. Он не выглядел разозлённым или обиженным, наоборот, в его глазах я увидела что-то вроде странного понимания и даже лёгкой, горькой усмешки. Я не знала, что ответить, слишком удивлённая тем, что он вообще заговорил об этом.