Терская коловерть. Книга третья.

Баранов Анатолий Евгеньевич

— Что меня в Стодеревской не очень–то ждали в гости. Ах, шайтан! Ты скажи мне, Тихон Евсеич, твой Дорожкин очень любит этого… монтера?

— Как собака палку. Неделю тому назад Казбек его накрыл в кладовой, он сметану там жрал.

— Ну, тогда все понятно. Недаром говорят: «Как родник ни мути, он все равно очистится». Пусть у меня самого вместо коня ишак будет, если я не помогу этому парню получить сегодня на скачках первый приз. Сипсо, приведи–ка сюда моего скакуна.

Сипсо встал и молча направился к коновязи.

— …А

теперь, дорогие товарищи, — неслись ему в спину заключительные слова председательской речи, — начинаем мы конную программу нашего праздника, в которой могут принять участие все желающие как казаки, так и прочие иногородние граждане.

— И женщинам можно? — крикнул из толпы болельщиков Недомерок.

— Валяй, ежли имеешь желание, — не полез за словом в карман Макар, и все присутствующие засмеялись: ловко отбрил председатель станичного балагура.

Вначале соревновались в джигитовке. Глядя, как ловко молодежь управляется с конем, старики удовлетворенно оглаживали бороды:

— Казак он ить казаком и родится. Ты гляди, сват, как Гринька под брюхом пролез — чисто вьюн.

— Што и говорить, не ржавеет казацкая косточка. Оно, конешно, не тое, что в прежние времена…

— Вестимо так.

После джигитовки «рубили лозу». Ослепительно сверкали на солнце отточенные до зеркального блеска фамильные шашки, со свистом ссекая воткнутые в землю лозовые прутья.

— Руби, так ее! — кричали исступленно бородатые болельщики, блестя выпученными глазами и подпрыгивая на скамьях, словно это были строевые кони. — Чего ты ее гладишь? Чего гладишь? Резче надо, с доходцем! Э–ех, мать ваша ела вареники!

Трофим тоже едва владел собой от азарта, ожидая своей очереди в конно–спортивных состязаниях. Сам того не замечая, горячил Сардара, и без того дрожащего от нетерпения при виде скачущих по полю собратьев. Натянув край папахи на левый, заплывший синяком глаз, он нет–нет да и взглядывал на своего молочного брата, сидящего на тощей коммунарской кляче и тоже прикрывающего козырьком кепки подбитый во вчерашней драке глаз. И кобыла у него явно не благородных кровей, и седло обшарпанное, с веревочными стременами, да и одежда на самом всаднике не казачья. «Будешь у меня пыль хлебать из–под копыт Сардара, — позлорадствовал Трофим, сжимая рукоять плети, искусно сделанную ногайскими мастерами из сайгачьего копытца.

К группе участников предстоящих скачек подошел пожилой чеченец, ведя в поводу светло–рыжего красавца–коня с белыми, как лен, хвостом и гривой. Он что–то сказал Казбеку и протянул ему повод украшенной серебром уздечки.

— Приготовиться! — раздалась в это время долгожданная команда, а на линии старта поставленный для этой цели казак поднял кверху белый флажок.

«Почему отдал ему чеченец своего коня?» — недоумевал Трофим, занимая свое место в ряду друзей–соперников. Краем глаза взглянул на Казбека: он еще не уселся на чеченского скакуна.

— Пашшел! — махнул

флажком казак–стартер, и в следующее мгновенье Трофим уже мчался на своем быстроногом Сардаре по широкому полю, оставив позади всех участников, состязаний. В ушах — ветер, в груди — пламя азарта. На повороте оглянулся: Казбек пылил в самом хвосте поднятого конскими копытами облака. «Это тебе не с кинжалами плясать», — ухмыльнулся Трофим и безо всякой нужды хлестнул плеткой коня.

— Давай, Трофимка! Пущай знают наших! — донесся к нему сквозь гул болеющей толпы крик какого–то хуторянина, когда, пересекши стартовую линию, он пошел на второй круг.

— Не отставай, Семка! Держися! — неслось ему в спину под бешеный выстук копыт.

Вот снова промелькнул красный стол жюри, потом еще раз. Победа близка. Осталось пройти всего лишь один круг. Трофим скосил глаза и обомлел: на хвосте Сардара повисла горбоносая морда Казбекова скакуна. «Обойдет!» — испугался он и принялся охаживать своего коня плеткой. Всхрапнув от боли, животное рванулось вперед, но тут же потеряло набранную скорость — сказалась чрезмерная стартовая нагрузка. А льняная грива все ближе, ближе. Вот уже она развевается рядом с сапогом Трофима. А до финиша — четверть круга и того меньше.

— Врешь! — Трофим, привстав на стременах, что есть силы ударил Сардара рукоятью плети между ушами. В тот же миг он вылетел из седла, брошенный, словно из пращи, чудовищной силой инерции. От удара о землю у него захватило в груди дыхание. Некоторое время он лежал, раскинув руки и с трудом соображая, что произошло. Лучше бы ему убиться совсем, чем так опозориться на веки вечные. Проклятый маштак: споткнулся перед самым финишем.

— Живой?

Трофим повернул голову: держа за повод своего коня, к нему приближался Казбек.

— Иди ты…. — пострадавший с трудом поднялся и, прихрамывая, побрел к Сардару, который уже поднялся на ноги и стоял, тяжело поводя боками, весь в пыли от удара о землю. Ухватившись за уздечку, Трофим стал хлестать его плеткой. Конь заржал, взвился на дыбы.

— За что ты его бьешь? — крикнул Казбек. — Он что, нарочно упал, да?

— Не твое дело! — огрызнулся Трофим, продолжая срывать злость на виновнике своего несчастья. Но в это время к месту происшествия подошел Кондрат с другими казаками и вырвал из рук сына плетку.

— Возгря индюшачья, — процедил он сквозь зубы, не зная куда девать глаза от столпившихся вокруг станичников. — Тебе не на коне сидеть, а в свинячьем корыте.

— Он ить у тебя, Кондрат, летчик, — усмехнулся Ефим Недомерок. — Летаить неначе сокол: фюить! — и мурлом в бурьян.

Трофим оглядел исподлобья ухмыляющиеся лица станичников и, скроготнув зубами в бессильной ярости, бросился от них вниз по крутому склону древнего терского берега к спасительным зарослям речной долины.

— Куда ты, ма халар? — крикнул ему вслед Казбек, но он не обернулся.