Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь
Шрифт:
Между тем изгнанники направились по разным дорогам. Немало их должно было явиться и в Бранденбург и в Пруссию еще при Великом Курфюрсте и при Фридрихе I, но точные сведения об этой новой иммиграции дошли до нас только со времени Фридриха-Вильгельма I. Чехи пришли тогда не прямо из Чехии в Пруссию. Раньше они остановились в ближайшем соседстве к своей родине, в Саксонии, где образовали большие колонии, пользуясь гостеприимством, которое саксонское курфюршество оказывало лютеранам, Но вскоре их набралось там слишком много; притом же те из них, которые не были строгими приверженцами аугсбургского исповедание, боялись за свободу своей совести, в особенности после обращения саксонских курфюрстов в католицизм. Когда разнесся между ними слух о приеме, оказанном королем прусским зальцбургским переселенцам, восемь чехов с пастором во глав отправились в Потсдам и просили аудиенции у Фридриха-Вильгельма.
Фридрих-Вильгельм принял их тотчас же. Они представили ему самую трогательную картину своих бедствий и горячо молили его о помощи; а он между тем ходил взад и вперед по комнате взвешивая, по обыкновению, все pro и contra. «Присылайте их, — сказал он, наконец, — я их у себя устрою». Они были уже в дороге. Сначала их было собралось только 500, но затем партия эта разрослась до нескольких тысяч душ. Саксонское правительство сейчас же обеспокоилось и запротестовало. Но Фридрих и сам уже раскаивался в слишком быстро принятом решении. Он не знал хорошенько, что за народ были эти чехи, и от людей, которые уже в другой раз хотели менять место жительства, не ждал ничего доброго. У него было еще много хлопот с Зальцбургцами, и он побаивался, чтобы общественное мнение Германии не взяло, наконец, стороны католиков, называвших его вором подданных. Он послал комиссара навстречу новым пришельцам осмотреть их, и когда тот доложил ему, что это были по большей
В этом историческом очерке колонизации Пруссии при Великом Курфюрсте, Фридрих I и Фридрих-Вилегельме I мы считались только с переселенцами, шедшими большими, партиями, которым производилась перепись на границе; официальная цифра их доходит до 53000; но это еще меньшинство; к ним надо еще прибавить множество колонистов, которые приютились во владениях Гогенцоллернов ранее Вестфальского мира, равно как и тех, которые явились туда после этого мира или поодиночке, или небольшими партиями. Если принять затем в расчет, что на колонистов, живших в здоровой и плодородной стране и пользовавшихся сравнительно с коренным населением большими привилегиями, должна была приходиться крупная доля в ежегодном приросте население, то в итоге окажется, что в 1740 году, по смерти Фридриха-Вильгельма, 600 000 подданных прусского короля состояли из иностранных выходцев и их детей; а у короля прусского в то время было всего 2 400 000 подданных.
Много выводов просится здесь из-под пера, но с ними лучше повременить, пока мы не познакомимся с историей колонизации в царствование Фридриха II, который шел по тому же пути, как и его предшественники, только более смелыми и крупными шагами. Однако и сейчас уже история прусской монархии выступает перед нами в новом свете, и мы ясно видим по крайней мере одну из причин необыкновенных успехов этого государства, которое, начав с самого малого, вскоре поднялось на степень великой державы наперекор Франции и Австрии, предписывавших тогда самовластно законы на континенте. Ошибки, которые делали обе эти страны, все до одной шли на пользу их будущей сопернице. Как поучительно сравнить религиозную политику Пруссии и Австрии!
А сколько неоценимых услуг оказал Великому Курфюрсту Людовик XIV! И какой контраст между королем-сержантом и Людовиком XV! В том самом 1732 году, когда Фридрих-Вильгельм приостановил по дороге в Пруссию зальцбургских изгнанников для того, чтобы научить их новому псалму, французский двор был занят вопросом, удастся ли мадам де-Мальи сделаться признанной фавориткой короля; архиепископ амбренский Герен де-Тенсен, явный клятвопреступник и святокупец, и епископ ланский Лафар, про которого Барбье говорит, что «он считался бы сорвиголовой среди мушкетеров», гремели против янсенистов; парламент защищал права светской власти от притязаний епископов и папы наперекор королю, который начал с мер крайней строгости против него, а кончил капитуляцией, и весь Париж бегал на кладбище при церкви Св. Медарда смотреть, как на могиле одного диакона-духовидца паралитикам возвращалась способность владеть руками и ногами. « Не следует отворачиваться от этих воспоминаний, как бы ни были они для нас печальны. Кто хочет понять последующий ход событий, все чудеса правление Фридриха II и весь позор царствования Людовика XV, тот должен ясно представить себе Фридриха-Вильгельма, одетого рабочим и всецело поглощенного созиданием прусского государства в то время, как распущенное парижское общество, разодетое в шелк и бархат, шутя готовится справить тризну по вековому порядку, с которым, по счастию, судьба нашей страны вовсе не была неразрывно связана.
ФРИДРИХ ВЕЛИКИЙ
Царствование Фридриха Великого открывает собой новый период в истории государей-колонизаторов Пруссии. В самом деле, тогда как Великий Курфюрст, Фридрих I и Фридрих-Вильгельм I для приобретения себе новых подданных пользовались только счастливым стечением внешних обстоятельств, Фридрих II организует правильную иммиграцию в свое государство по заранее составленному плану. Ученик школы физиократов, имевшей в XVII столетии столько знаменитых последователей, он признает, что «крестьяне — отцы-кормильцы общества», и чтобы увеличить число их в своих провинциях, он не щадит усилий с первого дня своего царствования до последней минуты своей жизни. При нем колонизация становится чисто экономическим предприятием. Его предшественники играли на религиозном рвении: он находить это совсем лишним. В его письмах, записках и заметках на полях бумаг не найдется ни одной библейской метафоры: его государство является уже не обетованною страною, а землей, пущенной в эксплуатацию, и так как он до копейки знает, во что ему становится каждый колонист, то никогда и не толкуете об особенной милости Божией к королевскому Бранденбургскому дому. Конечно, предшественники его много потрудились для колонизации монархии, но и ему осталось еще много дела. При вступлении Фридриха на престол его государство обнимало 2145 кв. м. и считало около 2 500 000 душ населения: между тем теперь в одном Бранденбурге, площадь которого равна всего 734 кв. м., живет 2 900 000 человек. Таким образом, много пробелов оставалось пополнить в старых провинциях, да немало их оказалось и в новых — в Силезии и Восточной Пруссии, завоеванных Фридрихом: население их было так редко, и славянский элемент в нем так силен, что необходимо было ввести в их жилы много германской крови. К этому надо еще прибавить войну за австрийское наследство и Семилетнюю, которые унесли у короля такое множество подданных. Идя вразрез с работою Фридриха и истребляя ее плоды, он заставили его удвоить усилия, чтобы загладить следы причиненных ими бедствий и довести до конца дело, начатое его предками.
Фридрих решил сделать колонизацию такой же отдельной отраслью прусской администрации, как сбор податей или набор ополчения. Палаты отдельных провинций, представлявшие собой административные учреждения на коллегиальном начале, должны были собрать точные сведения о нуждах своих областей, составить списки пустых домов и покинутых участков земли, определить число колонистов, которые могли найти себе место в их округах, и методически занести все эти сведения на столбцы особых подробных таблиц: образец этих таблиц был выработан самим королем, и он тщательно их изучал, так как он вообще держал под неослабным надзором эти провинциальные палаты. Следы его личного вмешательства встречаются на каждом шагу: сколько обещаний подписано его именем, но сколько и угроз! Нужно было возбуждать усердие чиновников. Они и без того были уже завалены делами бюрократической администрации, а теперь им приходилось еще отыскивать переселенцев, наблюдать за их передвижением, водворять их на местожительство и вдобавок изыскивать средства на покрытия этих новых издержек, так как король, не отказываясь помогать переселенцам и часто давая даже очень щедрые ссуды, все таки ставил общим правилом, что расходы по колонизации должны падать на те же провинции, которые должны были от нее выиграть. Немало просьб о деньгах было им безжалостно отвергнуто. «У меня нет ни гроша», пишет он на полях прошений; или: «я беден, как Иов»; а то еще: «Я сегодня что-то туг на ухо и хорошенько не могу разобрать, о чем вы толкуете». А между тем он требовал точного и неуклонного исполнения своих предписаний. Неутомимая деятельность этого новатора сбивала с толку его чиновников, привыкших к строгой рутине. Так как все новое казалось им пагубой, то эти старые служащие часто позволяли себе входить с почтительнейшими представлениями, где слова
Переселенцы сами доставляли королю немало хлопот. Они стекались: со всех стран света. Это были не прежние степенные и набожные протестанты, которые выше всего ставили свою совесть и во имя покорности Богу сейчас же делались покорными слугами короля. Провинциальные палаты не без основание жаловались, что между колонистами встречалось немало проходимцев, пускавшихся на всякие плутни, чтобы поживиться насчет добрых намерений своего нового государя. Иные ухитрялись по два раза получать деньги на путевые расходы, другие по несколько раз уходили из Пруссии и опять в нее возвращались ради переселенческой премии. Многие наивно думали, что королю довольно их присутствия и что он с них ничего не потребует — разве детей. Вот хлеб поспел, — говорили они инспекторам, — кто же будет его жать?» Они напускали на себя важность, и когда бывали недовольны, то грозились уйти, подавая, так сказать, в отставку из колонистов. Как-то раз один из них, несмотря на все данные ему льготы, имел дерзость сказать в лицо королю, что собирается уйти со всей семьей куда-нибудь, где людям лучше живется. «И отлично сделаешь, друг мой», отвечал ему Фридрих. «Знай я какое-нибудь место, где бы мне было лучше, чем здесь, я сам туда ушел бы». Однако побеги поселенцев приводили его в ярость; но он ставил их на счет провинциальным палатам. Напрасно те старались внушить ему, что сбегают все пьяницы, от которых приятно отделаться: он выходил из себя, он предписывал удвоить строгость надзора и делать смотры два раза в неделю. Ему предложили было обязать поселенцев присягою. «Не к чему — отвечал он — плодить клятвы: их и без того довольно нарушают». Для предупреждения этих побегов он обратился к более верному средству: он обязал местные власти уплачивать суммы, израсходованные на беглецов. Когда ему жаловались на характер этих пришельцев, то он не спорил, замечая, что «часто первое поколение никуда не годится»; но он работал для будущего и хотел, чтобы и другие тоже вооружились терпением, в ожидании того дня, когда прусская дисциплина сделает свое дело.
Чтобы облегчить провинциальным палатам вербовку колонистов, Фридрих учредил два специальных агентства — одно во Франкфурте-на-Майне для Южной Германии, другое в Гамбурге для Северной; последнему было поручено останавливать на пути эмигрантов, направлявшихся в Америку. Оба агентства печатали объявление в газетах, а туда, где эти объявления были запрещены, они отправляли особых служащих для тайной пропаганды. Вербовщики получали вознаграждение «от головы»: за холостого работника-мастера платилось три талера, за женатого пять. У этого промысла было свое горячее время и свое затишье. «Пришла весна, — пишет Фридриху его франкфуртский агент, — теперь самое время искать колонистов». Но всего успешнее шли дела, когда какая-нибудь беда обрушивалась на соседние страны. Фридрих ни разу не пропустил случая этим воспользоваться. Стоит в самый разгар XVIII века снова подняться религиозным преследованиям, как то было в Саксонии и в Австрии, где в 1752 году еретиков снова сажают в тюрьмы и посылают в изгнание, или в Польше, где воспитанное иезуитами дворянство прибавляет еще нетерпимость ко всей той массе зол, от которых эта страна готовилась погибнуть, и прусский король немедленно обращается с официальными представлениями к правительствам и с официозными к гонимым. Нет такой малости, которою бы он пренебрег, раз дело заходит о привлечении поселенцев. Так в 1742 г. из Глогау Фридриху докладывают, что «теперь очень удобно обратить в выгоду Силезии те гонение, от которых страдают соседние страны». Королю стоит только приказать выстроить в двух деревнях на границах Польши и Чехии две протестантских церкви, где служба совершалась бы на польском и чешском языках: это привлечет много переселенцев, и, кроме того, каждое воскресенье туда будет являться около 7000 человек, которые будут пить там пиво и водку и оставлять в стране свои деньги. Церкви будут недорого стоить; их можно выстроить как можно проще, и «даже нет надобности навешивать двери». Как заметна в этих подробностях тонкая бережливость маленького хозяйства, которое хочет разрастись в крупное! Но лучшим средством привлечение гонимых было продолжать счастливую политику Гогенцоллернов. Так Фридрих и сделал. Терпимости его не было пределов: в моем государстве, говорил он, всякий может спасать свою душу, как ему кажется лучше. Судьба дала ему даже случай доказать эту терпимость довольно удивительным образом. Большинство принятых им изгнанников были жертвами иезуитского рвения; но когда сами иезуиты в один прекрасный день очутились изгнанными из католических государств, король, не задумываясь, открыл и для них свои двери.
Но не один бич религиозных гонений помогал работе прусских агентов. В 1747 г. Чехия страдает от страшного голода. Об этом немедленно сообщается Фридриху; он до глубины души тронут тем, «какой ужасный хлеб едят эти бедные чехи», и выражает надежду, что «его подданные воспользуются обстоятельствами и подумают о средствах привлечь к себе некоторых из голодающих. В 1767 г. город Лисса в третий раз за одно столетие был уничтожен пожаром. «Нельзя ли что-нибудь сделать?» пишут Фридриху. Король не медля издает на немецком и польском языках манифест, где, после нескольких слов соболезнования по поводу постигшего бедный город несчастия, он заявляет о дошедших до него слухах, что многие жертвы этого бедствия выражают желание водвориться в Силезии», и затем, по обыкновению, перечисляет ожидающие их привилегии. Плохое управление в Польше где царит анархия, и в некоторых мелких немецких государствах вроде Мекленбурга, где государи с ничтожным бюджетом разоряются на подражание двору Людовика XIV, — все служит Фридриху предлогом сманивать подданных у своих соседей. Один за другим все они на него плачутся. Курфюрст саксонский, которому пришлось много натерпеться от Фридриха, пишет прусскому королю, что его «образ действий совершенно нарушает правила доброго соседства», и выражает надежду на скорую перемену к лучшему. Но надежде этой не суждено было сбыться, так как прусские агенты получили только предписание действовать с большей осторожностью. В одном письме к своему представителю при венском дворе Фридрих сам рисует во всех подробностях поведение, которого ловкий человек, входящий в планы своего государя, должен держаться в чужой стране, чтобы с успехом сманивать колонистов и не терять при этом внешних признаков честности. «Вы постараетесь пустить в обращение посылаемые мною вам указы, но осторожно, не подавая и вида участия в этом. Если вы узнаете, что одно или несколько семейств, не лишенных достатка, обнаруживают склонность переселиться в наше государство, то вы должны поддержать их в этом намерении. Если они предъявят какие-нибудь desiderata, присылайте мне немедленно подробный об этом доклад. Будьте уверены в моей особой к вам благосклонности за ваши труды; но действуйте с величайшей осторожностью и не подавайте ни малейшего повода к упреку в том, что вы подстрекаете подданных покинуть своего государя». Эти советы исполнялись, по-видимому, в полной точности, так что иностранным правительствам никак не удавалось выследить вербовщиков Фридриха. Они плодят указы, карающее «преступную эмиграцию»; в некоторых из этих указов ясно сквозит бешенство против «эмиграционных агентов и эмиссаров», которых надо «хватать за шиворот по малейшему подозрению и, смотря по обстоятельствам, подвергать различным тяжким наказаниям, вплоть до смертной казни». Но ничто не помогало. Когда Фридриху приходилось дорожить добрыми отношениями с кем-нибудь из соседей, то он умерял на время усердие своих вербовщиков; но раз соседа нечего было опасаться или от него нечего было ждать, он ничем уже не стеснялся. Его поведение в Польше было возмутительно; он отбирал у этой несчастной страны решительно всех искусных и трудолюбивых рабочих, каких в ней можно было найти; это были по большей части немцы, сосредоточившие в своих руках почти всю промышленность больших городов. Прусские агенты при этом вели себя не стесняясь: „У меня эмиграция поставлена на широкую ногу», писал один из них Фридриху. Но вот несколько магнатов решили воспротивиться отъезду переселенцев. Дело было в апреле 1769 г., когда Пруссия была еще в мире с Польшей. Король, однако, сейчас же отправил туда три полка. Эта маленькая армии, под предлогом встречи партии лошадей для ремонта, дошла до Познани и вернулась с переселенцами, перебив и рассеяв горсть поляков, которые пытались было помешать им перейти один мост. Таким образом, Фридриху мало было того, что бедствия, постигавшие соседние страны, обогащали Пруссию, как „чума обогащает черный Ахерон». Когда эти зловещие союзники долго не являлись на помощь прусской пропаганде, то он не задумывался перед вооруженным вмешательством, сильно смахивавшим на разбой.