Тиберий
Шрифт:
Принцепс пригласил к себе понтификов и в упор спросил их о причине появления новой редакции молитвы: поддались ли они уговорам или угрозам Агриппины. Те изобразили недоумение и принялись объяснять свое рвение любовью принцепса к Нерону и Друзу, которую он повсеместно выказывал им в течение последнего года. Тиберию их ответ показался издевательским, однако ничего другого он не добился.
На следующий день принцепс выступил в сенате и предостерег Курию, чтобы впредь пресекались попытки распалять честолюбие молодых людей преждевременными почестями. Сенаторы слушали угрюмого правителя с трепетом, угадывая в его словах и особенно тоне предвестие новой войны. А Тиберий пристально следил за собранием и, до тошноты
Ему так и не удалось противопоставить сенату совет из собственных единомышленников. Стоило ему приблизить к себе толкового человека, и он сразу преображался, становился оборотнем, словно от трона исходил колдовской дурман, помутняющий сознание людей. Тиберий по-прежнему был одинок среди врагов, действительных или только потенциальных, но в любом случае таящих в себе опасность. И с каждым годом его одиночество усугублялось. Он уже не доверял почти никому, кроме Сеяна. Но зато один Сеян стоил многих других помощников. Похоже, он докопался до сподручных Агриппины.
Орлиный взор префекта высмотрел в толпе Гая Силия. Тиберий был благодарен судьбе за то, что в заговоре оказался уличен столь неприятный ему лично человек.
Силий в качестве легата возглавлял верхнегерманские легионы, когда произошел солдатский мятеж в начале правления Тиберия. В самый ответственный период Силий сумел удержать свое войско в повиновении, чем спас положение в целом. Затем он несколько лет выступал соратником Германика и участвовал в его походах за Рейн. Принцепс высоко оценил заслуги Гая Силия и присудил ему триумфальные отличия. Однако тот столь часто похвалялся своими делами и так громко заявлял, будто Тиберий именно ему обязан сохранением трона, что в конце концов вызвал монарший гнев. Какому властителю понравиться, если подданные будут на весь свет объявлять его своим должником! Кроме того, Тиберий считал, что подавление бунта проводилось в интересах государства, а не для сохранения его личной власти. Но Силия не остановило охлаждение к нему принцепса, он вел себя с прежним высокомерием. А совсем недавно удалой легат успешно расправился с восстанием галлов, после чего сделался еще более красноречивым в самовосхвалениях.
Сеян раздобыл сведения, уличающие Гая Силия во взяточничестве и вымогательствах при несении службы в провинции. Причем он якобы способствовал разрастанию галльского восстания бездействием, купленным за большие деньги, и, лишь усугубив ситуацию до предела, приступил к выполнению своих обязанностей. Такой низкой корысти римского военачальника будто бы научила жена Созия, вовлекавшая его в самые грязные авантюры. Пикантной деталью этого лихо закрученного дела являлось то обстоятельство, что Созия приходилась подругой Агриппине. Похоже, боги почувствовали вину перед Тиберием и решили максимально угодить ему, предложив для расправы столь ненавистную пару. Правда, показаний против самой Агриппины пока не было, но принцепс и Сеян надеялись выйти на главную заговорщицу через Созию.
Получив согласие на привлечение к суду Силия и Созии, Сеян, давно вошедший в контакт с сенаторами, нашел прекрасного обвинителя. В качестве такового изъявил готовность выступить консул Визеллий Варрон, чей отец враждовал с Силием.
Все складывалось удивительно удачно. Но сам Силий был иного мнения, потому обратился к сенату с просьбой отодвинуть процесс на следующий год, когда его обвинитель сложит с себя государственную власть. Тиберий усмотрел в этом попытку выиграть время. А чем могла облегчить участь обвиняемого отсрочка при существующем положении дел? Ничем. Значит, преступник уповает на переворот! "Неужели так скоро?" — думал Тиберий, и чувство явной опасности, как в германских лесах, придало ему бодрости. Принцепс по-настоящему увлекся
Он взял слово и в пространной речи с многочисленными экскурсами в деяния предков доказал, что исполнение магистратуры не препятствует соблюдению законов, консулат не вредит справедливости. Риторика была правильной, никто не возразил оратору, хотя по сути консульский авторитет обвинителя довлел над судьями, но еще больше на них влиял вес самого принцепса.
Сенат безотлагательно приступил к рассмотрению дела. Обвинения не в меру активной семейной четы в лихоимстве очень скоро получили неопровержимые подтверждения и превратились в факты. Доказать пособничество Силия мятежу галлов оказалось труднее. Но, поскольку он брал от них взятки, то, естественно, был скован в своих действиях угрозой разоблачения. Так примитивная коррупция приводила людей к государственным преступлениям.
Обвиняемый, будучи не в силах защищаться, попытался атаковать. Он утверждал, что попал на скамью подсудимых не из-за рядовых злоупотреблений, какие совершают абсолютно все магистраты его века, а ввиду ненависти к нему Сеяна.
"Хула дурных людей лучше всякой похвалы", — процитировал в ответ кого-то из древних римлян Тиберий и таким образом пресек нападки на своего соратника при всеобщем одобрении собрания.
Бурное начало процесса предвещало немало разоблачений в будущем, но внезапно все прекратилось. Гай Силий покончил с собой. Допросы Созии ни к чему не привели, разве что один из сенаторов сделал вывод: "Теперь я понял, почему зарезался Силий; суд здесь ни при чем".
Силий был заочно осужден как государственный преступник. Созию приговорили к изгнанию. Часть их имущества подлежала конфискации. Причем Тиберий забрал в казну те деньги преступной семьи, которые некогда ей выдал Август в качестве материальной помощи. Молва тут же оповестила мир: "Принцепс наложил руку на чужое добро!"
Между тем сам Тиберий был в бешенстве, оттого что преждевременная смерть Силия не позволила ему добраться до Агриппины. "Сильная женщина, умеет заметать следы", — уважительно отметил Сеян, высказывая принцепсу свое мнение о происшедшем. Тем не менее, когда уважаемый сенатор предложил смягчить приговор в отношении конфискации имущества Созии, Тиберий согласился сделать уступку.
Заметив неудовлетворенность принцепса исходом процесса, Сеян его утешил. "Заговорщики неминуемо выдадут себя, — сказал он, — особенно теперь, когда мы посеяли в их среде страх. Ты провидец, Цезарь, страна действительно разделилась на два враждующих лагеря, идет скрытая гражданская война. Скоро последуют новые дела, и мы дознаемся истины". Префект, как всегда, оказался прав.
Последующие события подтвердили божественную проница-тельность интуиции принцепса. И впрямь, под судом оказывались именно те люди, которые вызывали его неприязнь. Тиберий вполне мог уверовать в исключительность своих способностей, ведь получалось, что он одним взглядом раскрывал сущность человека.
Следующим объектом внимания Фемиды стал престарелый Луций Кальпурний Пизон. Это был брат Гнея Пизона, осужденного за противодействие Германику в Азии. Луций, как все представители рода Кальпурниев Пизонов, имел независимый характер и говорил свое мнение в глаза принцепсам. Некогда он пытался демонстративно покинуть Рим, протестуя против порядков Тиберия, и принцепс лично, на глазах всего сената, упросил его остаться. Это выглядело публичным извинением Тиберия за свою внутреннюю политику. Позднее Луций Пизон настаивал на вызове в суд весталки Ургулании, подруги Августы. Тиберий не забыл о неприятностях, доставленных ему этим человеком, а его крутой нрав нестерпимо раздражал принцепса в той нервозной обстановке, которая сложилась в Курии в последний год. Поэтому Тиберий охотно позволил Сеяну разоблачить этого хронического оппозиционера.