«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Один из исследователей его творчества, В. Литвинов, подметил характерную особенность его прозы:
«Крюков принадлежал к тому ряду писателей, которым не свойственно “фантазирование”, замысловатые сюжетные изыски. Его проза бытописательна, очеркова, отталкивается от непосредственно наблюденного. <...> Такая особенность прозы Крюкова позволяет последовательно проследить ее “параллель” с жизненной биографией автора»156.
И, действительно, десять лет преподавания в Орле и Нижнем Новгороде нашли отражение в «Картинках школьной жизни» (1904), повестях «Из дневника учителя Васюхина» (1903) и «Новые дни» (1907), рассказах «Спутники» (1911), «Неопалимая купина» (1912). Период религиозно-нравственных исканий, когда Крюков
Революция 1905 года нашла отражение в повестях «Шаг на месте» (1907), «Зыбь» (1909), «Шквал» (1909), «Мать» (1910). Путешествиям по Дону, Волге, Оке посвящены путевые очерки «На тихом Дону» (1898), «Меж крутых берегов» (1912), «Мельком» (1914).
Первая мировая война вызвала к жизни очерки и рассказы «Четверо», «Душа одна», «Ратник», «Мамет-оглы», повесть «Группа Б.» (1916). Наконец, Февральская революция, Гражданская война на Дону высекли очерк «Обвал» (1917), статьи в донских газетах «В углу» (1918), «Войсковой круг» (1919), «После красных гостей» (1919), «Усть-Медведицкий боевой участок» (1919), десятки других публицистических выступлений в «Донских ведомостях», «Донской речи» и других местных изданиях.
Станичной жизни были посвящены повести Крюкова «Казачка» (1896), «Счастье» (1911) и «Офицерша» (1912), рассказы «Пособие» (1894), «Клад» (1897), «В родных местах» (1903), «На речке лазоревой» (1911), наконец, знаменитое стихотворение в прозе «Край родной» (1918), ставшее заклинанием восставшего казачества.
При жизни Крюкова вышли две книги его рассказов: «Казацкие мотивы. Очерки и рассказы» (СПб., 1907) и 1-й том «Рассказы» (М., 1914), — к сожалению, очень маленьким тиражом и не имевшие успеха.
Когда в 1914 году в Московском книгоиздательстве писателей вышел первый том рассказов Ф. Д. Крюкова, — вспоминает Д. Воротынский, — «пошел он плохо и Ф. Д. крайне нервничал <...>
На первом томе он заработал что-то совсем мало...»157. Отзываясь на первый том «Рассказов» Крюкова, рецензент журнала «Северные записки» писал: «О Ф. Крюкове нельзя писать без некоторого чувства обиды за этого талантливого художника, до сих пор, к сожалению, мало известного широким кругам русских читателей. Отчасти в этом виноват сам писатель, печатавший свои произведения почти исключительно только в одном журнале (“Русское богатство”), да и то сравнительно редко. <...> Само собой разумеется, что при таких условиях Ф. Крюкова узнали только немногие...»158.
Так что нет ничего удивительного в словах Шолохова о том, что он не читал Крюкова159.
Авторитет и слава Ф. Д. Крюкова резко выросли на Дону в 1917—1920 годы — вследствие его активной общественно-политической и публицистической деятельности в поддержку белого движения, особенно после написания им двух стихотворений в прозе — «Край родной» и «Пирамиды».
«Пирамиды» были культовым местом в Усть-Медведицкой. Так называлась гора, подобная той, которая возвышалась над окрестностями станицы Каргинской или хутора Татарского в «Тихом Доне». «Пирамиды» назвал свой, к сожалению, утраченный в эмиграции, незаконченный роман донской писатель Роман Кумов. Его тоже называли в качестве возможного автора «Тихого Дона», не зная, что Кумов умер до Вёшенского восстания, в феврале 1919 года.
«Убитая молодежь в первом бою с Мироновым из отряда партизан подъесаула Алексеева, в числе 13 трупов, была похоронена в общей могиле, на высшей точке горного берега Дона, в четырех верстах от Усть-Медведицкой, называющейся “Пирамидой”, — писал, находясь в эмиграции, земляк Ф. Крюкова, П. Скачков. — <...> В ясные летние дни с “Пирамиды” открывается редкая
Легкой синеватой дымкой, среди зеленеющих лугов, отмечены пути Старого Дона, Медведицы и Хопра, и какой-то особой грустью веет от картины кажущихся беспредельными пустыни сыпучих песков, левого берега Дона...
У подножия “Пирамиды”, на берегу Дона, с впадающей в него с противоположной стороны Медведицей красиво расположился Усть-Медведицкий Преображенский монастырь, так много раз воспетый Федором Дмитриевичем Крюковым и Романом Петровичем Кумовым в их произведениях, придающий какую-то особую мягкость и теплоту общей картине...
Нужно было видеть Ф. Д. Крюкова, присутствовавшего на похоронах этих первых жертв “гражданской” войны, чтоб понять его душевное состояние...»160.
Надо ли говорить, что и в своей «большой вещи», посвященной родному краю в пору его развала и раздора, Крюков, с его страстью к документализму, не обошел бы молчанием ни гору «Пирамиду», ни братскую могилу на ней, где похоронены юные бойцы из отряда партизан подъесаула Алексеева, погибшие в схватке с отрядами Филиппа Миронова, ни самого подъесаула Алексеева и, уж конечно, Филиппа Миронова, отношения с которым у Крюкова с юности были завязаны в «калмыцкий узелок», потуже, чем у Григория Мелехова и Степана Астахова... В «романе из жизни донского казачества», если бы он был написан, Ф. Крюков никак не мог бы пройти и мимо картины родных ему мест на Дону и его степных притоков — Хопра и Медведицы, тех станиц и хуторов Усть-Медведицкого округа, которые в радиусе 80 верст видны с «Пирамиды», обойти молчанием облик тех мест, где он жил, которые любил и хорошо знал.
Нам представляется оправданным недоумение Г. Ермолаева: «Даже если Крюков начал писать роман до революции, можно удивляться, почему он стал бы выбирать для места действия Вёшенский округ: расположенная примерно за 100 миль от Глазуновской, Вёшенская принадлежала к соседнему Донецкому округу, и нет никаких данных о том, что Крюков интересовался этой станицей до или после первой мировой войны. Его рассказы и очерки о казаках, как правило, разыгрывались в его родном округе»161.
Понятно и удивление Шолохова, высказанное в беседе с Г. Хьетсо. Как Крюков «попал в претенденты на авторство романа, — недоумевал, по словам Г. Хьетсо, Шолохов. — Ведь Крюков жил в Глазуновской, находящейся в 110 километрах оттуда. Какие у него могли быть знания о событиях в районе Вёшенской, где происходит действие “Тихого Дона”? К тому же в романе выведены жители соседних станиц и хуторов. Так, прототипом Григория Мелехова послужил Харлампий Ермаков из хутора Базки, с которым с отроческих лет Шолохов был знаком и с которым не раз беседовал. Крюков же вообще не знал этих людей!»162.
В главе «Прототипы свидетельствуют» мы наглядно показали, насколько глубоко и всеобъемлюще привязан «Тихий Дон» к «малой родине» М. А. Шолохова, Вёшенскому округу, в котором он родился и вырос, топографию и топонимику которого хорошо знал. Даже в главах, где действие развивается за пределами Донщины, роман тесно связан с биографией писателя, с местами, биографически знакомыми Шолохову.
Но в тексте шолоховского романа полностью отсутствуют те географические и топографические реалии, которые связаны с родиной и биографией Крюкова: здесь нет названий станиц, хуторов, приметных мест Усть-Медведицкого округа, равно как и городов Нижний Новгород или Орел, где жил Крюков. Если «Тихий Дон» написал Крюков, то как объяснить присутствие в тексте романа — причем всеобъемлющее присутствие — реалий топографии и топонимики станицы Вёшенской и ее хуторов и полное отсутствие хоть каких-нибудь ниточек, которые привязывали бы место действия романа к Усть-Медведицкому округу?