«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Кузнецов Феликс Феодосьевич

С этим набором «главных и определяющих черт» создателя «Тихого Дона», представленным Р. Медведевым, можно согласиться, исключая только один тезис — о «неприязни» автора «Тихого Дона» к «“иногородним”, как к бедным, так и богатым». В романе эта неприязнь касается некоторых действующих лиц, но уж никак не автора.

Определив эти главные черты, характеризующие облик создателя «Тихого Дона», Р. Медведев продолжает: «Теперь, исходя из этих определяющих признаков, попробуем ответить на вопрос: если бы “Тихий Дон” был издан в 1928 году анонимно, то кто из советских или русских писателей мог бы наиболее соответствовать нарисованному выше примерному “слепку” авторской личности?»⁹⁷. И отвечает на это вопрос так: «Если бы “Тихий Дон” был издан в 1928 году анонимно, то вряд ли кто-либо из советских

литературоведов назвал бы в числе возможных авторов этой величественной эпопеи молодого Шолохова»⁹⁸. А вот «на вопрос — мог ли Крюков создать “Тихий Дон” — лично я, — пишет в своей книге Р. Медведев, — хотя и с некоторыми оговорками, ответил бы, что мог. И я думаю, что если бы “Тихий Дон” вышел бы в конце 20-х годов анонимно, то многие из литературоведов назвали бы именно Крюкова наиболее вероятным автором основной части глав этого замечательного романа»⁹⁹. Ибо: «из 50—60 главных отличительных признаков автора “Тихого Дона” можно указать по крайней мере 40—45 признаков, которые совпадают с личностью Ф. Д. Крюкова, как она представляется нам по его произведениям и известной нам его биографии»¹⁰⁰.

Вот такой среднеарифметический довод приведен в защиту авторства Крюкова, такая система аргументации предложена нам Р. Медведевым. Правда, эти 50—60 «главных отличительных признаков» предполагаемого автора «Тихого Дона» в книге Р. Медведева не приводятся, как не приводятся и 40—45 «признаков», которые «совпадают с личностью Крюкова». По уровню доказательности эти цифры чем-то напоминают цифры литературоведа Д*, по которым 95% текста первых двух книг романа будто бы принадлежат Крюкову, а 5% — Шолохову и 68—70% текста в третьей и четвертой книгах романа принадлежат Крюкову, а 30—32% — Шолохову¹⁰¹. Этакая, понимаете ли, скрупулезная точность, обернувшаяся профанацией. Так же обстоит дело и с медведевскими 50—60 неназванными «отличительными признаками».

Но семь из них, как мы убедились выше, названы¹⁰². Что же они доказывают?

1) «Любовь к казачеству и ощущение себя неотъемлемой частицей “и в радости и в горе”», — что, несомненно, применимо как к Шолохову, так и к Крюкову.

2) «Неприязнь к “иногородним”, как к бедным, так и к богатым» — что неприменимо ни к Шолохову, ни к Крюкову.

3) «Энциклопедичность познаний о казачестве», — что присуще и Шолохову, и Крюкову.

4) «Выдающееся художественное мастерство и незаурядная литературная образованность» — формула, в первой своей части применимая к Шолохову, но уже никак не к Крюкову, во второй, возможно, в большей степени к Крюкову, чем к Шолохову.

5) «Несомненное личное участие в описываемых событиях» — качество, однозначно присущее Шолохову и — в широком смысле этих слов — Крюкову.

6) «Отношение к труду казака-хлебороба как к празднику и политические симпатии к крепким казакам-хлеборобам и к идее народного казачьего самоуправления» — черта, присущая и Шолохову, и Крюкову; правда, «политические симпатии» и «идея народного казачьего самоуправления» у Шолохова и Крюкова были разными.

7) «Философия общечеловеческого гуманизма и противопоставление народной правды догматическим идеям» — именно «общечеловеческий гуманизм» и «противопоставление народной правды догматическим идеям» было сутью мировоззрения Шолохова; а также — в других формах, в другом качестве — и Крюкова, хотя в конце своей жизни, в условиях жесточайшего классового размежевания в годы Гражданской войны, Крюков заметно отошел от принципов общечеловеческого гуманизма.

В итоге получается, что при столь абстрактном подходе условно-анонимный «Тихий Дон» могли бы написать оба автора, — как Шолохов, так и Крюков. Но это были бы два разных романа. И вряд ли Крюков рискнул бы назвать свое произведение «Тихий Дон», поскольку в 1898 году он уже написал «На тихом Дону» — цикл бытописательских очерков о родном крае¹⁰³.

В письме В. Г. Короленко из Орла 9-го ноября 1898 г. Крюков благодарил писателя, возглавлявшего журнал «Русское богатство», за публикацию его очерков «На тихом Дону»: «Могу считать с спокойной совестью теперь мою литературную карьеру законченной: моим героем всегда был Дон, о нем я мечтал со школьной скамьи

что-нибудь написать, и теперь эти мечты осуществились; больше о Доне я ничего не сумею написать, а общерусская жизнь мне не по силам, ибо способности писательские у меня очень скромны, запас наблюдений еще скромнее, так как я как учитель среднеучебного заведения, веду жизнь почти келейную <...> Впрочем, скажу Вам по секрету, что я люблю литературу всем сердцем и всею душою и просто влюблен в ее лучших представителей, в том числе, гл. обр. в Вас... Но это по секрету. Мое начальство не совсем одобрительно посматривает на такое легкомыслие, а я, по грешности и по привычке каждый день обедать, об начальстве никогда не забываю»¹⁰⁴.

Вернулся ли Крюков в конце жизни, в нарушение своих слов, к теме тихого Дона, — вопрос, заслуживающий особого рассмотрения.

ЛЕГЕНДА О «КОВАНОМ СУНДУЧКЕ»

«Кованый сундучок» Крюкова, в котором якобы хранилась рукопись «Тихого Дона», неизвестными путями попавшая в руки Шолохова, — исходный будто бы существовавший в реальности факт, положенный «антишолоховедением» в основание «крюковской» версии возникновения романа.

Версия о «кованом сундучке» с некими рукописями Крюкова вошла в обиход с легкой руки журналиста Вл. Моложавенко, опубликовавшего статью «Об одном незаслуженно забытом имени» (газета «Молот». Ростов-на-Дону. 1965. 13 августа). В ней рассказывались история жизни и трагической кончины Ф. Д. Крюкова в феврале 1920 года во время отступления белой армии на Кубани. «В жарком тифозном бреду, — писал Вл. Моложавенко, — когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывая станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умоляя приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду... Бесследно исчезли рукописи...»¹⁰⁵.

В статье Вл. Моложавенко не было даже и намека, что речь идет о рукописи именно «Тихого Дона». Вдобавок статья изобиловала неточностями — Крюков скончался не на «безвестном хуторе на берегу Егорлыка», а около станицы Новокорсунской на Кубани. И никто не «сманивал» Крюкова в эту, будто бы «ненужную» ему дорогу, — Крюков отступал с Донской армией. Он не был в обозе, не тащился со скарбом в качестве беженца на подводе, — но отступал с регулярными частями как боевой офицер. 25 февраля 1920 года в екатеринодарской газете «Утро Юга» была опубликована заметка известного донского историка и политического деятеля С. Сватикова «Федор Дмитриевич Крюков». В ней сообщалось о смерти писателя 20 февраля: «При отходе армии на Кубань Федор Дмитриевич покинул родной Дон одним из последних. Еще год назад, когда волны красных надвинулись на Дон, Федор Дмитриевич покинул парламентскую работу, отказался от звания секретаря Донского круга и пошел в ряды войск... Федор Дмитриевич не покинул рядов армии и в тяжкую эпоху отхода с родной территории Дона. Сыпной тиф сделал то, чего не довелось сделать пуле красноармейца»¹⁰⁶.

В статье «Последняя страница... (Памяти Донского писателя Ф. Д. Крюкова)» в журнале «Казачий путь» (Прага, 1926) участник этого отступления Вл. Мельников рассказал, каким он увидел Крюкова в его последние дни:

«В дубленом полушубке и в мокрых валенках, с надвинутым треухом на глаза <...> Просили мы его в вагон зайти, погреться: “Нет. Я не пойду. Еще есть силы. Вот заберите женщин да детей”. <...> И горестно поникнув головой, он дальше зашагал по грязи невылазной»¹⁰⁷.

Вечером в ответ на просьбы спутников «сберечь себя» Крюков согласился идти на ночлег в вагон. К ночи он уже потерял сознание. Начался бред. Через два дня Ф. Д. Крюков умер¹⁰⁸.

Как видим, в этой печальной картине «отступа» белой армии — «дорогами железными, проселками степными»¹⁰⁹, и последнего страстного пути певца белого казачества Ф. Д. Крюкова нет места «кованому сундучку» с рукописями: словом не обмолвился в своих воспоминаниях о «сундучке с рукописями» и его приемный сын Петр Федорович Крюков, отступавший вместе с отцом и позже выехавший в эмиграцию. В альманахе «Казачий исторический сборник» (Париж)