«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Сопоставление диалектной лексики в произведениях Шолохова и в рассказах Крюкова свидетельствует об органическом языковом единстве «Тихого Дона», «Донских рассказов» и «Поднятой целины». В них практически один и тот же лексикон диалектных и местных речений, на 85% не совпадающий с лексиконом диалектных слов Крюкова. Анализ диалектизмов и местных речений также подтверждает несоразмерность богатства словарного запаса в «Тихом Доне», «Донских рассказах» и «Поднятой целине» с уровнем словарного запаса рассказов Крюкова.
Если допустить, что автор «казачьих глав» «Тихого Дона» — Крюков, то возникает естественный вопрос: как же он мог написать эти главы, располагая в рассказах всего 15% диалектного лексикона «Тихого Дона»? А ведь диалектные слова в «Тихом Доне» в своей превосходящей части падают
Крюков или любой «белый офицер», чтобы написать «Тихий Дон», должен быть так же глубоко погружен в стихию народного языка и столь же исчерпывающе знать его, как знал Шолохов.
Количество диалектизмов в «Тихом Доне» — прежде всего, в авторской речи — несколько сокращается лишь в четвертой книге романа, который Шолохов завершил в конце тридцатых годов.
Все время работы над «Тихим Доном» — особенно в 30-е годы — писатель испытывал тяжкое давление — не только идеологическое, но и языковое и не в последнюю очередь в отношении диалектизмов.
Вместо того чтобы сопроводить текст романа, являющийся, помимо всего прочего, еще и уникальной заповедной кладовой народных форм казачьего языка, грамотным комментарием и словарем, редакторы варварски истребляли диалектные формы в «Тихом Доне». Гонения на диалектизмы начались в начале 30-х годов. По подсчетам Ермолаева, до 1953 года было сделано более двухсот «исправлений», касающихся диалектных форм86. Особенно беспощадно они были произведены в 1953 году редактором К. В. Потаповым, который изъял из романа сотни диалектизмов. Приведем пример потаповской редактуры — на него ссылается и Ермолаев. Фразу: «Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову» — К. Потапов «поправил» следующим образом: «Не только сильную женщину, а и ядреных атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову». Как видим, «пурист» Потапов изъял из шолоховского текста просторечные и диалектные слова: «бабу квелую и пустомясую», каршеватых (от слова карша, что значит коряга), — а в итоге, по справедливому замечанию Ермолаева, «здесь уже нет Шолохова»87.
При подготовке Собрания сочинений в издательстве «Художественная литература» в 1956—1957 годах по требованию Шолохова многие диалектизмы были восстановлены, но далеко не все.
Следует отметить, что в течение 30-х годов менялось и отношение самого Шолохова к диалектизмам, — оно становилось более строгим и взыскательным. Сыграла свою роль и дискуссия о языке в середине 30-х годов, которая была начата по инициативе Горького. Известно, что Горький выступил с резкой критикой Панферова и некоторых других писателей, бездумно засорявших литературу вульгаризмами, просторечными и местными диалектными выражениями. Шолохов самокритично — думается, не в последнюю очередь из-за своего резко отрицательного отношения к Панферову — поддержал в этом споре Горького.
В 1955 году в беседе с К. Приймой писатель рассказал о некоторых других обстоятельствах «борьбы за чистоту русского языка» в 30-х годах: «Товарищ Сталин в беседе со мной также обратил внимание на необходимость очищения языка моих произведений от неполноценных, сорных слов. Иосиф Виссарионович, например, обратил внимание на начало 34 главы “Поднятой целины”: “Сбочь дороги — могильный курган” ... «Что за слово “сбочь”? — говорил товарищ Сталин. — Нет его у нас в русском языке. Есть слово “сбоку”, есть “обочина”. Слова полновесные, звучные, ясные». Замечания И. В. Сталина, А. М. Горького и многочисленных читателей, касающиеся чистоты языка “Тихого Дона” и “Поднятой целины”, мною учтены при исправлении текстов»88.
Как заметил в связи с этим Ермолаев, во всех шести случаях употребления слова сбочь в «Поднятой целине» и в тридцати случаях в «Тихом Доне» это слово было заменено другим словом или, в ряде случаев, удалено89. Правда, после 1956 года сбочь в некоторых местах текста было восстановлено, и теперь XXXIV глава первой книги «Поднятой целины» вновь начинается
В результате внешних давлений, но, пожалуй, в большей степени по причине возросшей творческой зрелости автора в четвертой книге «Тихого Дона» — если иметь в виду авторскую речь — диалектизмов стало меньше, а главное — они не несли нарушений грамматических норм литературного русского языка. Стилистика романа стала более сдержанной, ушли «имажинистские» красивости, цветистоть троп «орнаментализма». Язык романа, сохранив все свое богатство и разнообразие, приблизился к классической ясности, недостижимой для Крюкова.
За рабочим столом. 1960 г.
МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТА
Не занимаясь ранее профессионально ни Ф. Д. Крюковым, ни поздним народничеством, ни «Русским богатством», я решил проверить себя, свой взгляд на проблему, обратившись к лучшему специалисту по «Русскому богатству» и позднему народничеству, а, следовательно, и по Ф. Д. Крюкову, — ведущему научному сотруднику Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН М. Г. Петровой. Такая возможность возникла после завершения и опубликования журнального варианта книги, — с тем, чтобы возможные уточнения внести в окончательный, книжный ее вариант. Мнение М. Г. Петровой по проблематике книги мне было важно услышать еще и потому, что, она была одной из самых близких «невидимых» сотрудников А. И. Солженицына в пору его начинавшегося конфликта с властями, а ее принципиальность и объективность широко известны в ИМЛИ.
О Петровой А. И. Солженицын рассказал в книге «Бодался теленок с дубом»90, в «Пятом дополнении (1974—1975)» к нему, названном им «невидимка», — о людях, «невидимо» сотрудничавших с ним и поддерживавших его в самые трудные для него годы, перед эмиграцией. Очерк «Мира Геннадьевна Петрова» предшествует в этих дополнениях очерку «Стремя “Тихого Дона”», посвященному книге И. Н. Медведевой-Томашевской. Солженицын характеризует Миру Геннадьевну Петрову как «отважную, крайне самостоятельную и даже резкую». «... Она была так талантлива на восприятие литературы, что заменяла мне сразу 10—20 других читателей... <...> Текстолог, она провела анализ и сравнительную обработку многих моих пройденных редакций... из всех моих близких единственный серьезный знаток предреволюционной России (по роду службы занималась этим), она быстро наводила мне справки, особенно по известным интеллигентам, кадетам, по всеобщей истории, и других родов справки. Ибо изрядная часть жизни ее просиживалась в Ленинке».
Неудивительно, что первым человеком, к которому А. И. Солженицын обратился в связи с гипотезой о принадлежности «Тихого Дона» Ф. Д. Крюкову была М. Г. Петрова, как неудивителен и ее отказ как высокого и неподкупного профессионала литературной науки.
В ответ на мою просьбу прочитать книгу, посвященную проблеме авторства «Тихого Дона», она сказала: «Прочитаю со всем вниманием. Но Вы никогда не убедите меня, что “Тихий Дон” написал Шолохов». И было чрезвычайно важно услышать в ответ, после того, как книга была ею прочитана: «Я была не права. Вы меня убедили».
Приведу, с разрешения М. Г. Петровой, выдержки из ее письма ко мне, которое помогло в работе над книгой, в особенности над главами, посвященными Ф. Д. Крюкову.
«Мои впечатления». Вернее бы назвать — «Заметки профана», ибо «Тихий Дон» я читала полвека назад, без всякого внимания к исторической части повествования, с шолоховедением — вовсе не знакома, из «антишолоховедения» читала только Солженицына да историков Макаровых в «Новом мире». Даже «литературоведа Д*» не удосужилась прочесть, хотя Александр Исаевич в начале 70-х годов сватал и меня на эту роль. Я отказалась, сказав о Крюкове — «не тянет», а о самой затее — «недоказуемо» (есть записи в моем дневнике тех лет).