Тиран Золотого острова
Шрифт:
Храм! Первый храм в этих землях по примеру святилища в Делосе. И как я сам не догадался! Да одно это поставит меня так высоко, что остальным царям никогда не дотянуться. Здесь уже лет пятьдесят не строят ничего монументального. С тех самых пор, как стало чуть холоднее и почти прекратились дожди. Мне не нужен размах, как в Парфеноне. Достаточно просто большого, красиво украшенного здания и нескольких одержимых, которые будут наперебой кричать по всем портам Великого моря, что они помолились здесь, и после этого у них поперла удача в делах. А кому помолились, кстати? Аполлону, как в моей реальности? Тут его не знают. Это восточный божок, ничуть непохожий на поздний извод самого себя. Зевсу, который сейчас Диво? Не факт, он сейчас на вторых ролях. Великой Матери? Ее пока почитают здесь, но потом забудут. Посейдону?
Решено! Храму быть! Ну, бог Поседао, держись! И окрестные басилеи держитесь тоже! Вся божественная благодать моя!
Настроение у меня стало просто радужным, а на фоне открывающихся политических перспектив поставка бесконечных объемов древесного угля казалась теперь сущей мелочью, хотя мы на Сифносе лес уже почти под ноль свели. Я уж думал сам ехать договариваться, а тут вон как удачно все получилось.
— И ведь до чего умна! — удивился я, смакуя каждое слово, переданное мне купцом. — Надо же было так сказать: «я буду безутешно молиться за господина своего Менелая, который с первыми весенними ветрами поплывет в Трою. Я принесу жертвы и за две сотни знатных спартанцев, что пойдут вместе с ним, и за две сотни аргосцев, и за полторы сотни мессенцев и аркадян. А еще за фиванцев, саламинцев, ионийцев, локров и многих других. За все пять тысяч славных воинов на ста кораблях». Песня просто! Всех вломила и непойманной осталась.
Я встал со своего трона и, насвистывая, поднялся на стену. Я через купца передал, чтобы она грамоте научилась. Вот смеху будет, когда она мне письмо пришлет. Тут ведь простые люди читать и писать не умеют. Это божественное умение, которое нужно исключительно для учета кувшинов с маслом и трудодней каждого из рабов. Здесь нет литературы и научных знаний, а потому и записывать больше нечего. Дикие места, не в пример Вавилонии, Египту и стране Хатти, царствие ей небесное.
Я всмотрелся вдаль. Там, на просторе, раздавались мерные удары барабанов. Гребцы учились ворочать веслами, а кормчие, раскрыв рты, слушали критянина Кноссо, который уже рассказал им кое-что о здешних ветрах и мелях, став непререкаемым авторитетом. Я, грешным делом, думал, что только наши дарданские проливы коварны, но я ошибался. Все Эгейское море такое, потому-то пираты, досконально знающие свой клочок родных вод, почти непобедимы.
— Храм… Храм… — думал я, поворачиваясь по сторонам. — Да где же тебя поставить-то? В порту, чтобы клиентура не утруждалась, сбивая ноги на камнях? Или, наоборот, гнать всех в горы, чтобы прочувствовали как следует?
Я повернулся налево, чтобы обозреть открывающиеся красоты, потом направо, а потом меня озарило.
— На мысе у порта и построим, — решил я. — Пусть наш храм заодно и маяком поработает. Плюс сто в карму! И плюс корабли мне в гавань! А из чего бы его построить? Из мрамора, конечно! А где у нас мрамор? На Паросе! Значит, по весне, когда эпические герои пойдут на свою последнюю войну, я отожму Парос и Наксос заодно. В тех водах миграция тунца идет, а это значит, что Парос обречен. Он мне нужен позарез. Действительно, а чего теряться? Кто мне помешает-то? Агамемнон, что ли? Так он надолго застрянет под Троей. Но, с другой стороны, он же потом вернется.
Да, Агамемнон — это проблема. Он этого точно не потерпит. Надо с ним что-то решать. И я снова погрузился в размышления.
* * *
Оказывается, если отвезти в Египет не оружие, а кирки, простые топоры и долота, то заработать можно даже больше. Потому как возни с этим товаром меньше, и он всегда нужен. Как ни крути, а стрела — изделие тонкое, ее абы кто не сделает. А у великого царя Рамзеса свои мастерские имеются, потому-то большого объема туда не протолкнуть. Остается работать кузнецами для египтян, поставляя наконечники. А это уже совсем не тот заработок. Так мне в один голос заявили Кулли и Рапану, разнюхавшие тамошнюю конъюнктуру. И еще, если поплыть в Пер-Рамзес не вдоль берега, через Родос и Кипр, а напрямую, обогнув восточное побережье
Еще один удачный рейс для нас — это сытая весна, а весна — то самое время, когда пойдут на юг косяки тунца, которых здесь пока еще бьют гарпунами с лодок или ловят убогими сетями. Это я исправлю. Тунец — это жизнь для тысяч людей, благо соли у меня просто завались. Ее выпаривают из морской воды прямо на солнце. Но это будет весной, а пока мне позарез нужен еще один караван судов, загруженных амфорами с пшеницей и ячменем. Дело осталось за малым: требуется надежная база на восточном побережье Крита, до которого от Сифноса два дня пути.
Мы тронулись в путь целым флотом. Три биремы, кораблик критянина Кноссо, который поклялся мне в верности своими богами, и караван купцов, нагруженных всем, чем можно: от расписной керамики и обсидиана до амфор с вином и оливковым маслом, которое здесь было превосходным.
Критянин и впрямь стал бесценным приобретением. К стыду своему, по сравнению с ним мы казались пастухами, никогда не видевшими моря. Ему, чтобы понять принцип работы косого паруса, понадобились считаные часы. Он шептал что-то на своем древнем наречии, гладил ладонью раздувшуюся под напором эфира ткань, а потом слюнявил грязный палец, поднимая его вверх. Ветер явно не был попутным, но корабль бодро бежал вперед, и это его поначалу удивило. Купцы тоже не стали теряться. Они переделали паруса на косые, попросту подтянув край. Не то, конечно, но уже существенно лучше, чем раньше. Видимо, я потеряю монополию на это изобретение, и очень скоро.
В первый день мы заночевали на берегу Санторини, разорив селение пиратов-ахейцев и спалив их лодки, вытащенные на сушу. А вот к полудню дня второго оказались в месте, которое бередило в моей памяти слово Сития. Я туда на машине ездил, когда посещал минойские руины в Палекастро и Като-Закрос.
— Итан! — весело оскалился Кноссо, который после того, как прошлым вечером лично перерезал глотку какому-то старому знакомому, пребывал в приподнятом настроении и всем своим видом показывал, что жизнь-то налаживается. Да, мы на месте. Славный портовый город античности возникнет здесь позже, а пока это обычное селение этеокритян, название которых с языка ахейцев переводилось как «критяне истинные».
Он пересел на свой кораблик и помчал к берегу, пока бабы с детьми не разбежались по окрестным горам, а мужики не ввязались в перестрелку. Тут, по его словам, жили свои. Свои для него — это исконные хозяева острова, а не ахейцы и пеласги, прогнавшие критян из их домов. Он передаст здешнему вождю заверения и клятвы, что мои люди здесь даже горшка битого не тронут.
Деревня, стоявшая на берегу лагуны, не примечательна ничем. Каменные домишки простонародья, крытые тростником, и большой дом здешнего басилея, где второй этаж выложен из обожженного на солнце сырцового кирпича. Этот дом квадратный, с внутренним двориком. Первый его этаж — загон для скотины и склад, второй — жилой. Тут строят так с незапамятных времен, с тех самых, когда на Крите еще умели покрывать фресками стены. Сейчас здесь делать этого не умеет никто. Бывшие утонченные эстеты, купающиеся в бассейнах с горячей и холодной водой, превратились в рыбаков и пахарей, пастухов и пиратов. И им точно не до фресок и не до игр со священными быками. Большую часть своего времени они посвящают тому, чтобы просто выжить.
Местный владыка чиниться не стал и принял нас сразу. Немолодая тетка в длинном, расшитом пеплосе, отделанном тесьмой, пригласила нас во внутренний двор, благо вечерний ветерок уже принес с собой долгожданную прохладу. Наступило то благословенное время, когда дух раскаленной за день земли скрывается соленым запахом моря. Я люблю здешние вечера.
Ячменные лепешки и рыба. Таково было угощение царя городка Итан, правившего гигантской территорией на полдня пути во все стороны. Седой мужик, с чисто выбритым по критскому обычаю лицом, откликался на имя Арксад. Его волосы, украшенные лентами, густой волной спадали на спину. Но, несмотря на это, впечатление он производил серьезное, как и Кноссо, который относился к нему с некоторым пиететом.