Тиран Золотого острова

Чайка Дмитрий

В глубокий залив, окруженный сушей с трех сторон, почти никогда не заходит большая волна. Здесь, в самой дальней его точке и обосновался царь Одиссей, повелитель здешних вод. Он не стал изменять наследию предков, а потому так и остался жить на острове, который был куда меньше, чем соседний Закинф и Кефалиния. Хотя, скорее всего, он остался здесь потому, что проход к его столице (ну, если можно было так ее назвать), до того узок, что даже посредственный пращник перекинет камень с одного берега на другой. Кноссо рисковать не стал и бросил якорь неподалеку, отправив гонца к царю.

Филон внимательно разглядывал того, о котором столько слышал. Гроза западного берега, отчаянный грабитель, работорговец и

купец, Одиссей Лаэртид, принял его у себя без промедления, чем удивил писца несказанно. Господин предупредил его, что с царем Итаки они не враги, но все же Филон до самого конца не верил. Не верил и боялся. Среднего роста, широкоплечий воин с вьющимися темно-русыми волосами и обветренным лицом, несомненно, был умен. В таких вещах Филон никогда не ошибался, и он сделал себе зарубку на память: не сболтнуть бы лишнего.

— Хорошие корабли у твоего царя, Филон, — сказал Одиссей, когда молчаливые женщины под надзором юной царицы Пенелопы выставили на стол угощение. Лепешки и соленая рыба, козлятина и оливки, чистая вода и вино. Филон налил себе и плеснул немного на земляной пол, славя богов.

Приземистый дом, выстроенный в один этаж, великолепием не поражал. Он, по обычаю остров, сложен из грубых каменных глыб и накрыт черепицей из небольших плиток сланца. Во дворе его пасутся козы, гуси и свиньи, а хижины подданных повелителя Ионических островов окружали дворец в художественном беспорядке. Пиршественный зал вместил бы едва ли десяток человек, и именно столько их возлежало на деревянных ложах перед низкими столиками, уставленными едой и вином. Филон, Сфанд, Кноссо и еще несколько достойнейших людей с мордами отпетых разбойников. Масляные лампы, слепленные из глины, освещали зал тусклым светом, а жаровни царь и вовсе приказал унести. Здесь, в тесноте, собралось столько мужей, что и так дышать нечем.

— Вы не побоялись выйти в море в такое время! И даже Китиру прошли без боя, — произнес Одиссей и захохотал. — Тамошние ребята не успели выйти на свой промысел, только проводили вас взглядом! Хорошо вы придумали!

— Я склоняюсь перед мудростью своего государя, — чинно ответил писец, прожевав кусок тунца. А наемник Сфанд кивнул и замычал согласно, пережевывая угощение. Он тоже склонялся.

— Царь Эней так хорош? — впился Одиссей в писца пристальным взглядом. — Люди болтают разное, но я давно не верю врунам.

— Я думаю, они и малой доли не знают, — небрежно ответил Филон. — Я по сравнению с ним чувствую себя мальчишкой.

— А каково его слово? — нарочито небрежно спросил Одиссей. — Верно ли оно? Или его слова — пустой звук?

— Его слово тверже бронзы, царь! — с достоинством ответил Филон. — Он просил передать, что пока ты будешь в походе, его воины не тронут твои владения. Я оставлю тебе клетку с голубем. Если твоя жена и сын попадут в беду, пусть выпустят его. Мой царь тут же узнает об этом и пришлет помощь.

— Надо же! Не думал, что так можно, — усмехнулся Одиссей, но глаза его не выражали и капли веселья. — Что ж, я буду ему обязан, хотя у меня все же есть надежда, что тот поход не состоится. Уж больно далеко идти. Что нам в той Трое! Агамемнону нужен путь на восток и олово, а что там делать мне? Добыча? Да я потеряю больше, и много хороших парней положу ни за что.

— Согласен, — кивнул Филон, поставив на стол пустой кубок. — Ты дашь нам проводника в Додону, царь?

— Дам, — кивнул Одиссей. — Иначе вам ни за что не пройти мимо Керкиры. Тамошний басилей просто зверь какой-то. Да и воды ее коварны, особенно сейчас, когда Семь Сестер еще не взошли.

Уф-ф! — едва заметно выдохнул Филон. Он и не рассчитывал на такой удачный исход, ведь они вышли так рано в дорогу по одной простой причине. К их возвращению Одиссея на Итаке может уже и не быть.

* * *

Феано

пролежала всю ночь, не сомкнув глаз. Эта ночь была уже не первой такой. Сон у нее пропал напрочь, ведь поход за море с каждым днем все больше и больше обретал реальные очертания. Сначала он казался ей глупой шуткой и пустопорожней пьяной болтовней, а потом во дворец Менелая зачастили знатные воины-колесничие, а за ними и воины попроще, закончившие полевые работы. Копьеносцам куда сложнее покидать родные края. У них, в отличие от колесничих, нет крестьян и рабов. Недовольство стояло просто невероятное. Ведь если поход затянется, кто будет кормить их семьи? Пикантности в ситуацию добавляло то, что Хеленэ считалась законной царицей Спарты, а Менелай… А Менелай был как бы при ней.

Спартанский царь крутился, как мог. Воины идти за море отказывались наотрез, а потому он давал пиры, льстил, взывал к совести и упрекал в трусости. На это воинам было ровным счетом наплевать, но вот обещание добычи после грабежа богатейшего города перевесило все остальное. Менелай, нащупав верную дорогу к цели, теперь только и делал, что расписывал несметные богатства Трои и слабость ее защитников. Получилось так, что к концу зимы все воины до единого считали, что троянцы — трусливые мужеложцы, а тамошние бабы ходят, завернутые в пурпур и увешанные золотом с головы до ног. Вот прямо как наложница царя Феано, которая, как говорили, была родом откуда-то из тех мест. Все хотели себе такую бабу, а потому к началу похода спартанское войско пылало энтузиазмом и считало, что стены Трои рухнут ровно в тот момент, когда корабли ванакса Агамемнона ткнутся своими носами в берег страны Вилуса.

За эти месяцы Менелаю удалось повернуть дело так, что как будто бы подлые троянцы у него любимую жену украли, и его воины, питавшиеся только смутными слухами, в это поверили. Все до единого выражали теперь желание попутно с грабежом Трои еще и спасти из плена свою законную царицу, обещая за нее любого в порошок стереть. Ведь, что ни говори, а род царя Тиндарея правил этими землями столетия. Феано даже ежилась зябко, когда слышала их пьяные возгласы. Ей самой все это ничего хорошего не сулило.

— Да что же делать-то мне, бедной?

Феано до боли в глазах всматривалась в темноту своей комнаты, которая озарялась лишь розоватым отблеском бронзовой жаровни. Она теперь спала на кровати, на тюфяке, набитом соломой, в отличие от прочих женщин дворца, довольствовавшихся охапкой тростника. Сын Мегапенф сопел рядом, он не мешал матери думать. Феано встала и подбросила в жаровню углей, вдохнув горячего дымного аромата.

— Царь наш Менелай — простак редкостный, — говорила девушка сама с собой. — Он думает, что в бараний рог свернет Хеленэ, да только не получится у него ничего. Она не такая дура, какой он ее считает. Воины за нее горой, и она это поймет сразу же, как только переступит этот порог. Получается так, что если законная царица вернется, конец моей сладкой жизни! Менелай ради спокойствия в своих землях с ней помирится, а сама Хеленэ нипочем не потерпит наследника от наложницы. Она знает, что с ней тогда в старости будет. Одно дело, когда дворовая девка очередного раба рожает, который будет коров пасти, а совсем другое — законный царский сын! Если Хеленэ сама мальчишку родит, Менелай отдаст ей меня на растерзание и не поморщится даже. Воины все равно не примут царя, рожденного наложницей. А раз так, Хеленэ меня в землю втопчет, и никакой Менелай меня не защитит. Он даже делать этого не станет, чтобы с воинами не ссориться. И тогда меня или со двора погонят, или на черной работе сгноят. Если повезет, ткать буду от рассвета и до самой ночи, как рабыня простая. А если мне здешнее бабье припомнит, как я по щекам их била? Тогда совсем беда-а…