Тиран Золотого острова
Шрифт:
Я пошел к первой голубятне, которую выстроили неподалеку от города. Высокая башня из камня и грубых горшков напоминает вставшего на дыбы ежа. Во все стороны торчат короткие жерди, выполняющие роль насестов. И судя по запаху и кучкам птичьего дерьма вокруг нее, процесс пошел. Птицы производят готовое органическое удобрение, богатое нитратами. Бери и пользуйся. Дать лишь ему перепреть, иначе сожжет все к чертям.
— Голубь — это не только ценное дерьмо, — бормотал я, — но и триста грамм диетического легко-у-сво-я-е-мого — тьфу ты, еле выговорил, — мяса.
Вода… Вода… Нужно построить еще две цистерны в акрополе, которые будут наполняться зимними дождями. А еще на Сифносе есть несколько мелких родников, расположенных в горах, и я намерен
Неподалеку от порта укладывают камни основания храма. Их скрепят свинцовыми скобами, а потом зальют расплавленным свинцом же, для надежной фиксации. В День, Когда Рождается Новое Солнце, я принес жертвы и заложил первый камень фундамента. Здесь не бывает морозов, основание — скала, а потому и сильно заглубляться нет причины. Зато трясет острова регулярно. Опасные тут места, бедствие идет за бедствием. Помнится, в реальной истории Сифнос резко обнищал, когда его шахты затопило водой после очередного землетрясения. Из богатейшего острова Эгейского моря он очень быстро превратился в ничем не примечательную кикладскую дыру, каких десятки. Хорошо, что я до этого не доживу. Мне без здешнего золота и серебра просто петля.
Храм не будет уж слишком большим. Святилища Хаттусы, Вавилона и Египта много, много больше. Само основание — это прямоугольник сто шагов на пятьдесят, на котором разместят простейшую дорическую колоннаду, преддверие, центральный зал-наос со статуей божества и сокровищницу-адитон. Мне ничего другого и в голову не приходит. Да и зачем что-то придумывать, если все придумано до нас. Или после нас… Я немного запутался. Остается только один немаловажный вопрос: а кто мне всю эту красоту неземную простроит? Мои рыбаки и козопасы? Очень смешно.
Холодный ветер налетел с моря, задрав полы ультрамодного плаща, существующего пока в одном экземпляре. Местные смотрят на меня выпученными глазами, но во взглядах самых умных из них появляется понимание и зависть. Они впервые увидели штаны, рукава и пуговицы. И да, эринии меня побери, носки они тоже увидели впервые. На улице примерно плюс восемь-плюс десять, а зимние ветры порой пробирают до самых костей. Народ тут закаленный, но кто бы знал, сколько людей в такую зиму сгорает как свеча, выплевывая свои легкие в надсадном кашле. Сколько детишек умирает от пустячной простуды! Сердце кровью обливается, когда видишь, как сжигают тело очередного малыша, подцепившего какую-то хворобу. Младенцев и вовсе умирает так много, что их даже не принято любить. Привязанность появляется позже, когда дитя подрастает. Такая вот броня для сердца матери, которое иначе разорвалось бы от горя.
Что-то мысли дурные в голову лезут. Пойду-ка я домой, тут и без меня работа кипит. Я заказал жене свитер, надо посмотреть, как идут дела. Здешняя торговля — это почти исключительно предметы роскоши и металл. Ни на чем другом не заработать потребные триста-пятьсот процентов. Вот и удивим рынок…
* * *
— Господин мой! Посмотри, как получилось!
Креуса разложила передо мной тонкий, почти прозрачной вязки джемпер с не по-здешнему длинными рукавами. Тут ходят с голыми руками, укрываясь сверху плащом, а беднякам и это недоступно. Им приходится закаляться, порой против своей воли. Шерсть дорога, лен намного дороже, а крашеную ткань и вовсе могут позволить себе только люди весьма состоятельные. Особняком стоит пурпур, самая ценная из красок. И вот ведь подлость какая. Ушлые мореходы из Библа, Тира и Сидона ловят эти раковины именно здесь, в Эгейском море, устраивая на островах мелкие фактории.Надо будет с этим покончить. Производство пурпура мне тоже не помешает.
Задумался я что-то не к месту, а Креуса смотрит на меня с нетерпеливым ожиданием. Она, как маленькая девочка, ждет похвалы и теперь жадно
— Великолепно! Ты у меня самая искусная мастерица на свете!
— Правда? — она даже на грудь мне бросилась и прижалась крепко, чего в царских семьях не водится. Любовь — нечастая штука там, где людей сводят волей отцов.
— Правда, правда, — погладил я ее по голове. — Сажай рабынь, пусть вяжут. Это даже у нас продать можно, а уж где-нибудь в Вилусе и Фракии и вовсе с руками оторвут.
— У нас сегодня на обед пироги! — посмотрела она на меня сияющими глазами. — В Трое делали так иногда, по обычаю хеттов. Я заказала формы из глины и приказала сложить печь. Получилось очень вкусно. На островах скудно питаются, а это не пристало царю.
— Пирог! — обрадовался я. Это же царское угощение, особенно здесь, где едят совсем просто. Хлеб, рыба и оливки. И впрямь хочется изысков хоть иногда.
Креуса не подвела, и вскоре по мегарону разнесся одуряющий запах свежей выпечки, который выбил из меня потоки слюны. Служанки вынесли на стол закрытые пироги с подрумяненной корочкой. Один — с сыром и зеленью, а второй…
— А этот с чем? — спросил я, теряясь в догадках.
— Мясо голубя, — пояснила Креуса. — Я приказала наловить их, посадить в клетку и откормить. Я слышала, что в Угарите и у хеттов голубей разводят так, как мы разводим уток и гусей. Я решила попробовать.
— Неплохо, — ответил я, выплевывая в кулак мелкую косточку, которая попалась в начинке. — Очень неплохо. Займешься этим?
— Да, мой господин, — прикрыла веки Креуса. — Привезите мне еще женщин. Некому сучить нити. Я хочу расширить производство тканей.
— Сучить нити… сучить нити… — повторял я, отложив в сторону кусок пирога. — Да что же я упускаю… Вот точно, я что-то должен был сделать… Прялка! Ну точно! Пойдем!
Я вскочил под непонимающим взглядом собственной жены, для которой мой интерес к прядению был так же естественен, как для нее самой — интерес к тонкостям изготовления пилума. Говоря простым языком, ей даже в голову не могло прийти, зачем бы мне вообще понадобилась прялка.
— Плотника сюда! — крикнул я служанке. — Того, который из Угарита приехал!
Начнем с обычного колеса, а потом опытным путем сообразим, как работает ножной привод. Там же просто все до безумия, я обязательно вспомню. Я же видел эту проклятую прялку множество раз!
* * *
Мой первый импровизированный класс, в котором учится писец Филон и трое его сыновей, уставился на меня взглядами, достойными мыши из-под веника. Я даже фыркнул от смеха не сдержавшись. Колобок и три колобка поменьше. Двадцати, восемнадцати и четырнадцати лет. Впрочем, я наговариваю. Младший Филонид еще не был копией своего отца, он лишь подавал надежды. После тщательного обдумывания ситуации я мудрствовать не стал. Взял за основу привычный русский алфавит и выбросил из него несколько букв. Греки двадцатью четырьмя буквами обходились, и ничего. Тут примерно столько же выходит, да еще и буква Й в придачу. Она в местное наречие легла просто изумительно. С остальным было посложнее. Оттенки произношения точно есть, и немалые. Есть звонкие, носовые и межзубные звуки, которых нет в русском. Возможно, для них придется отдельные буквы разработать. Посмотрим. То, чем сейчас мой писец и его дети пользуются, и вовсе сущий кошмар. Р и Л на письме не отличить, а слоговые знаки используют как бог на душу положит, отчего порой приходится только догадываться о смысле текста. В слове могло оказаться несколько лишних гласных, а некоторые согласные не попадали туда вовсе. Кто-то в незапамятные времена взял минойскую азбуку и приспособил ее для микенского диалекта. Получилось отвратительно, даже моя задумка куда успешней. Ей, по крайней мере, можно записать слова примерно так, как они звучат.