Тьма сгущается перед рассветом
Шрифт:
За соседним столиком двое, слегка навеселе, ели что-то жареное, темное, с трудом разрезая его тупым ножом. Здесь, как и повсюду, говорили о делах, о наживе и, конечно, о войне. Но этих двоих последнее, должно быть, не так уж беспокоило:
— Дела будут и тогда, не тревожься! В военное время ушлые иногда зарабатывают десятки лимонов! — говорил один. — Не применили бы только этих газов. Тогда и нас может коснуться. Это порт, а не какой-нибудь Клуж или Сибиу. Сюда в первую очередь прилетят гости и начнут клевать… Впрочем, знаешь, и это теперь уже не страшно. На то есть зенитки и противогазы… А Гитлер все же нахал и шизофреник. Это ясно. Но для коммерции он — молодчина! Я восхищен до пяток. Клянусь! Его люди, слышь ты, проникают, куда угодно. Говорят, они шпионят… Надо им шпионить, когда все, что нужно фюреру, дадут сами наши министры и даже король,
— Может быть, немцы потом это же вернут нам обратно и тем самым расплатятся за нефть, зерно и шерсть?.. — сказал второй, сидевший спиной к Илье.
— Нет, я серьезно. Дело выгодное! Имей в виду — экспорт! Я слыхал, будто они из этого самый лучший спирт вырабатывают! Да, да, с немцами не шути. Цеппелин — помнишь? А в мировую ту пушку, «Берту», которой они обстреливали вон откуда Париж?.. То-то, дружище! А поляки, конечно, хвастуны и фантазеры. Что их армия, что наша — одно дерьмо… Только для парадов и похоронных шествий они пригодны. А наверху у нас там сидят политические импотенты. Поверь! Собственно говоря, и у них положение незавидное. Что они могут сделать? Пойти с русскими? Абсурд! Эти их в два счета перевешают. Нам с тобой тогда вообще конец… Или… Кто их знает… — Он в раздумье передвинул дымившуюся сигарету из одного угла рта в другой… — А вдруг дадут торговать?.. Много ли нам нужно? Чтобы дома был всегда обед, — он загнул мизинец, — одеть прилично семью, при возможности сэкономить и построить себе еще один-другой домишко, содержать, не скажу уж много, но хотя бы одну любовницу, имею я право? …ну, и чтобы мы могли вот как сейчас — разок, два, ну пусть три или четыре в неделю — тяпнуть по холодненькому шприцу и немного перекусить… там антрекот или мититеи… — Он громко рыгнул. Все пальцы уже были загнуты, но он продолжал держать на весу свой жадный волосатый кулак. — Кажется, довольно скромно… А?.. Ведь без коммерции не живут же и русские, пусть они будут трижды большевиками и дважды коммунистами. Не представляю, как еще иначе может существовать государство? Говорят, у них там рабочие взяли власть… Хорошо! На здоровье! Но торговля себе торговлей. И конкуренция всегда была, есть и будет. Наши шумят, будто русские могут напасть на нас. Что-то не верится, чтобы им была нужна наша земля… Подумаешь, тоже мне большая страна… Не успеешь здесь, в Констанце, издать звук, как уж на том конце страны, в Орадя Маре, отдается эхо!.. Тоже мне «Великая Румыния»! А у русских этой земли столько, что они сами ее как следует не знают!
— А Бессарабия? — усмехнулся второй.
— Ну, это дело другое. Пока мы должны сказать спасибо, что нас оттуда не просят… Мы уже и так немало выкачали, а дальше будет видно. Бог поможет. Ну, за здоровье, и чтобы, главное, дела были хорошие… Будь здоров!..
На высокой подставке над прилавком загорелась зеленая лампочка, потом загудел приемник. Из Софии передавали легкую музыку.
Слесарь и Томов расплатились и вышли, чтобы отправиться на товарную. Когда Илья подошел к киоску купить сигареты, он вдруг заметил за невысоким палисадником, у какой-то кофейни, парня с очень знакомым лицом. Томов присмотрелся. За столиком с двумя молодыми людьми и девушкой сидел его бывший одноклассник Хаим Волдитер! Это он осмелился сказать преподавателю, что в России молодежи открыты все пути, и был за это изгнан из лицея.
Хаим узнал Илью и, перепрыгнув через ограду палисадника, подбежал к нему.
— О, Томов, Илюша, привет! Как живешь? Что ты здесь делаешь?
Илья познакомил Хаима со своим спутником и рассказал, что они прибыли за грузом и автомашинами для гаража.
— Для какого гаража? — удивился Хаим.
— Работаю
— Погоди, Илюша! — Хаим даже отступил назад. — Я что-то не понимаю тебя, ей-богу! Ты же в авиацию поступил?
Томов горько улыбнулся.
— Собирался, но не приняли. Бессарабец… и потом не нашлось у меня четырнадцать тысяч лей, — скупо объяснил он.
— Значит, получилось, как со мной: хотел закончить лицей, а угодил в керосиновую лавочку дядюшки Соломона?.. Вместо авиации — гараж!
— Всякое, Хаим, бывает, — грустно произнес Илья.
— Так что? Тебя даже и не принимали вообще? — продолжал удивляться Хаим.
Томов отрицательно покачал головой.
— А мы там, в Болграде, ей-богу, думали — Илюша уже авиатор! Значит, тебя даже и не принимали?
— Даже и не принимали…
Доброе веснушчатое лицо Хаима опечалилось. Он посмотрел на заплатанные, но начищенные ботинки Ильи, вздутые в коленках брюки и вздохнул…
— Теперь мне уже понятно, почему Валя Колев, когда мы встретились с ним весной, сказал, что ничего не получает от тебя и даже будто твоя мама тоже не знает, где ты находишься. А я, чудак, думал, что ты в военной авиации — и это секрет… Ей-богу, так думал!.. Ну, так ты видал такого чудака? А?
Хаим был все такой же — небольшого роста, щуплый, чуть сутулый. Разговаривая, он отчаянно размахивал руками. Всегда веселый, острый на язык, Хаим был добрым товарищем. Когда еще в младших классах он приносил объемистый кулек с завтраком, большую часть съедали друзья, для которых хлеб со сливочным маслом и повидлом или котлеты с чесноком были редчайшим лакомством. А мать Хаима старалась давать ему с собой как можно больше: «Дома мой Хаим ничего не кушает. А из гимназии, сколько я ему ни даю, ничего не приносит обратно! И отчего он у нас такой худой, чтобы я так знала горе, как могу сказать!..» Она была доброй женщиной. «Илюша, останься у нас, пообедаешь, — часто говорила она. — Может быть, мой Хаим покушает с тобой за компанию. Я сварила из полкурочки бульон с клецками. Ты знаешь, что такое клецки? От останься, посмотришь! Чтоб я так была здорова, что тебе понравится. Это не бульон, а золото!»
Но Хаим делился не только завтраками. На протяжении почти всех лет Илья занимался по его книгам. Больше половины учеников класса не имели своих книг, они стоили очень дорого. Чтобы Илья мог приобрести необходимые учебники, его отцу нужно было бы работать не менее двух месяцев. Выручал всегда Хаим. И не только одного Томова… За это Илья называл Хаима «постоянный поставщик».
Хаим учился хорошо. Особенно он любил историю и географию. Его живой ум откликался на все происходящее. И почти по каждому поводу он мог рассказать анекдот…
Однажды Хаим решил остаться на уроке закона божьего. Он сказал батюшке, что христианская религия ему больше нравится — «это история». Долгое время он учил этот предмет и даже получал «десять». Батюшка был очень доволен и, говоря о «заблудших овцах», всегда ставил Хаима Волдитера в пример своим ученикам. К этому времени Хаим нашел на чердаке какую-то русскую книжицу и прочел ее — отец еще в детстве выучил его русскому языку. И вот под конец урока, когда батюшка снова упомянул о «заблудших овцах», Хаим сказал, что среди «овец», к сожалению, есть много шакалов, готовых утопить друг друга в чайной ложечке, и что «овцы» не были бы такими «баранами», если бы не поддавались «ослам», которые за это получают большое жалованье…
С тех пор Хаиму запретили присутствовать на уроках закона божьего. Священник пожаловался раввину, преподававшему в лицее основы иудейской религии, но тот сказал, что Хаима Волдитера он давно не допускает на уроки религии: «Он мутит воду. А однажды даже сказал, что «религия — опиум для народа!»…
Батюшка осенил себя крестом, а раввин закатил глаза…
Вспомнив это, Томов рассмеялся: «И он еще удивляется, почему я не в авиации!»
— Ну, что ты смеешься? Нет, ей-богу, Илюша, ты работаешь в автомобильном гараже или просто так?..
Слесарь тоже засмеялся и подтвердил, что вот уже больше года они работают вместе в гараже «Леонида и К°».
— Ну, а ты, Хаим, как поживаешь? Какими судьбами попал в Констанцу?
Хаим кивнул на своих друзей, доедавших мороженое, и, скептически поджав губы, спросил:
— А ты думаешь, Илюша, я сам знаю? Ей-богу, нет! Еду… — и Хаим развел руками.
— Куда, если не секрет?
— Куда? Да, да, куда!.. А куда, ты думаешь, я могу ехать в такое «прекрасное» время? А? Если Гитлер уже сожрал четверть Европы!..