«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Прошу вас, уговорите ее выйти за меня замуж…
— Идите за него замуж, Татьяна Федоровна, идите, — хором кричали мы все.
— Ага, ага, я прав, — сказал Утюг. — Начинается судьба, оккультика-то есть… Татьяна — есть красота, высота. Встать! — закричал он вдруг.
Мы все встали.
— В душе человеческой, — говорил Утюг, — есть высокие, святые стороны. А то и такие… хоть плюнь. Разные есть. А у вас, Татьяна Федоровна, они прекрасные… А все же, доктор, прости меня, она за тебя не пойдет замуж… Не судьба… Оккультика не та… А может, и та… За-муж! Татьяна Федоровна! — скомандовал он вдруг нашей хозяйке. — Идите замуж за доктора!
— Замуж. Какая я жена? Нет, я не
Прошло много времени, и вспомнил я как-то нашу Татьяну Федоровну летом в Москве, в жаркий летний день.
Поехал туда, где она жила, но ее там уже никто не знал: съехала с квартиры давно. Я зашел в соседнюю лавочку купить папирос. Старик-лавочник дал мне пачку.
— Не знаете ли, — спросил я старика, — здесь, по соседству с вами, жила Татьяна Федоровна. Не знаете ли, куда она уехала?
— Как же-с, как же-с, знавал… У меня забирала на книжку. Правильная женщина была…
— Куда же она уехала?
— Никуда не уехала. Вот уже три года, как померла…
Какое горе я почувствовал сразу… Что-то дорогое ушло.
— А где же ее похоронили? — спросил я старика.
— Э-э, хоронили! Вот хоронили-то ее по перьвому разряду, ведь она знатная дворянка была, генеральская дочь. Чего духовенства было, страсть сколько… Покров золотой… Я прощаться ходил. Во-о, студентов… Что было! Плакали. Особенно один, сказывали, дохтур, рослый такой, страсть убивался… Я глядел ее в гробу, чисто живая спит, красавица…
— А где же могила ее? — спросил я.
— Где? В Питер увезли. Ведь она знатная, говорю, из Питера была родом…
Так оказалось, что незабвенная наша Татьяна была не московской, а петербургской…
Метелица
Сегодня метель.
В окнах моего деревенского дома белым-бело. Сыплет крупа; метелица без конца. В пяти шагах ничего не видать.
— Эх, насилу пробрался к тебе, право, — входя, говорит с веселым смехом крестьянин-охотник Сергей, по прозвищу Баран.
— Я тебе, Лисеич, трех косачей прихватил. Надысь на чучелов нагнал, пристрелил…
— Как же ты в такую пургу приехал? Ведь дороги не видать. Садись, чаем угощу. Рад тебя видеть.
— И я рад, Лисеич, что к тебе заехал.
— Постой, я скажу Афросинье, чтобы самовар… Да кое-что подбодрила б закусить… Озяб ты.
Я пошел на кухню. Сергей со мной. Разворачивает кулек:
— Батюшки, и что же это?
А в куле не косачи-тетерева, а две курицы и петух.
— Ах ты, мать честная, — говорит Сергей. — Чего же это? Вот что делают надо мной, плутовню какую. Я тебе трех тетеревов вез, а это что… курье! Их ты, что б их… Все девки, знать, балуют. И что делать? А, плутня какая!
Дед, сторож мой, сидевший на кухне, сказал:
— Погоди ты, Баран, за баб в ад тебя черти потащут.
Баран рассмеялся, оскаля белые зубы, говорил:
— Не иначе, что баба курей положила, — сказал он. — Я-то сказал сдуру, к Лисеичу еду, тетеревей ему заверните… А она в'oт тебе, все для смеху.
— Смотри, — говорит мне сторож-дед, глядя в окно. — Вон и еще идет к тебе, с ружьем, Герасим, знать.
Весь засыпанный снегом, с лыжами, вошел охотник Герасим Дементьевич, нанес в теплую кухню холода и снега.
— Ну и манна небесная, — сказал Герасим, смеясь. — Насилу дом нашел. Вышел с утра, думал, пороша хороша. Ну, а вот тебе что… Какая охота. Насилу с кручи сошел. Пропадешь…
Охотники поздоровались:
— Как ты пробрался, Сергей?
— Да вот, сейчас приехал.
— Вот
Милые люди были мои друзья-охотники. Жила в них природа, всегда веселый и живой смех. Простая жизнь их была полна событий охоты, таинственных настроений лесных и какого-то мудрого понимания жизни. У них не было тоски о невзгодах и корысти, а всегда простая радость жизни.
Посумерело рано, а метелица все метет, метет… Синеют окна. Зажигаем лампу, камин. Самовар ворчит. Друзья мои охотники сидят за столом. Хорошо жить на свете, без обиды и злых людей.
— Что я вам скажу, — рассказывал охотник Сергей, — недавно чт'o я страху натерпелся, страсть. Вот послушайте. Брал я на осень бочку в Гарусове: капусту рубить… У мужичка ослобонилась… Я и вспомнил, ну, дай, думаю, отвезу ему назад бочку-то. Дорога хорошая, и его кстати проведаю: приятель мой, да и сродни. Поехал… И вот метель, как сейчас. Ну, дорогу-то я знаю. Еду… Смотрю, мост. Думаю, что такое, не знамо место, моста такого не видал. Остановился на мосту, гляжу: новый мост, знать. Вдруг слышу голос из-под мосту: «Трогай, что стал». Вот день, как сейчас был. Чего это? Слез. Погляжу, думаю, кто под мостом там сидит. Пошел. Смотрю. Никого нет. Что, думаю, такое? Только сел на розвальни, опять слышу: «Трогай, не мешай с Акулькой полюбовничать». Напугался я. Поехал… Думаю, что такое, прямо понять невозможно. Страх меня берет. Еду, говорю: «Прости мои согрешения. Никогда боле не буду с Акулькой». Слышу голос: «То-то, не будешь». Батюшки, испугался пуще. «Не буду, — говорю, — нипочем, ей-ей. Ну ее, Акульку». Вдруг на меня бочка валится. Оглянулся, а из-под бочки-то на меня сама Акулина глядит, вот смеется, надрывается. «Вижу, как ты любишь-то меня», — и хохочет.
Мой сторож-дед, который, посмеиваясь, вязал сеть, сказал:
— Ты, Баран, вороватый парень и плут. Расскажи, как у вдов Кордовских вино-то крали.
— Ну, пустое, — заметил Баран.
— Расскажи.
— С краю-то деревни нашей жили две вдовы. Дружно жили, обе толстые. Жили у дороги проезжей. И тихонько торговали водочкой… Без акцизу, значит. Только как-то раз, в вечор, гуляем мы, парни молодые, идем это мимо их дома, а они обе на завалинке сидят и орешки щелкают. Мне в голову и вошло: хорошо бы выпить, — а не на что. «Постой», — думаю. Так прошли мы с парнями мимо и назад на деревню. Я и говорю парням: «Вот что, сейчас вино будем пить». Зашел я с парнями к себе во двор, взял дугу, подвязал к ей колоколец, бубенцы, говорю парнишке молодому, Санька его звать, парнишка смышленый, веселый. «Вот что, — говорю ему. — Санька, ты возьми эту дугу, ступай ты задами, леском, чтоб не видали в деревне, ступай за версту кверху, на дорогу выходи там. Держи дугу над собой и беги сюда, будто лошадь едет, позванивай да перед деревней-то сверни в лес»… У вдов-то сзади дома садик-огород был: кружовник, малина. Пришли парни и легли тихонько в канавке, за садом-то. Лежим. И слышим: далеко по дороге колокольчик. Значит, Санька бежит. Ближе, ближе. Смотрим: обе вдовы в сад из дома — шасть и под фартуком что-то несут, в сад… Вынули обе бочонки из-под фартуков и положили в кружовник, в кусты. Отряхнулись и домой. Мы и взяли бочонки. Я пошел на улицу. Иду мимо вдов — они сидят. Говорю: «Исправник-то, вона, остановился: чего это, сюда глядит». — «И где? И где?» — спрашивают они и сами в дом побежали. Вот плутня какая. Вина попили.