«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Я, я пришел, я сосед, милая, люблю, люблю, как я вас увидел, я уже любил.
— Кто вы? — спрашивает тихо лежащая.
— Я ваш сосед.
— Да, да, — шепчет лежащая, — я, да, помню, вы отворили окно, молодой человек, вы меня видели, вот, да, что же.
— Я так страдаю, — шепчет Коля.
— Успокойтесь, успокойтесь, зачем, вы так молоды и такой бедовый. Не бойтесь. Наверху — спит.
— Только, понимаете, я чувствую, что-то не то, — говорит Коля, — целую не то, руки какие-то толстые и голос что-то другой. Я думаю, что это спросонья, что ль. Нет. Батюшки!
— Понимаете ли, — говорит нам Коля Собакин, — я не в то купе попал, насилу я от нее отделался, да к себе скорее. А она за мной: «Куда вы?», — говорит. Тут я увидел ее. Батюшки! думаю, это другая, ужас. Я закрываю купе, скорей, а она говорит: «А нет!.. Я не позволю… молодой человек… вы сами…» Я захлопнул скорее купе и запер.
Лежу да думаю: что делать? Она мне сделает сцену, когда в Петербург приеду. И при той. А там еще жених встречает. Лег я это, и сердце так колотится. Скверно себя чувствую. Думаю: вот что, вылезу на станции и поеду со следующим поездом. Жалко, ту не увижу, хотя она мне указала в Петербурге, кондитерскую, где ее можно видеть. Все равно жених встречать будет, недаром она говорила «кончаются дни моей свободы», верно говорила.
И Коля Собакин встал, выпустил воздух из дорожной подушки, которая называлась почему-то «думка», положил ее в свой чемодан, надел калоши, пальто. И, как только поезд подошел к станции, он спустился со ступеньки вагона на платформу, увидал толстую даму, которая закричала ему: «Куда?» Коля Собакин бегом бежал по перрону на станцию. Там заспанный буфетчик посмотрел на него. Коля выбежал со станции, видит площадь, стоит извозчик, спит, он к нему, говорит:
— Вези меня в гостиницу.
— Вам в какую?
— Это Тверь? — спросил Коля.
— Чего — Тверь, ишь ты. Это Волочек. А вам в Тверь? Чего вы!..
— Поезжай скорей в гостиницу, — приказывает Коля.
— Тута петербургские номера есть, али Кукуевские?
— Все равно, поезжай скорей.
— Чего вы, барин, Тверь говорите, может, вы деньги не отдадите?
— Сколько?
— До ей, почитай, версты с две. Надо два-то рублика, с вашей милости. Ночное время.
— Хорошо, вези.
— Давайте деньги вперед.
Коля вынимал деньги.
— Скорей, — кричал он извозчику.
— Прибавить надо будет, барин.
— Скорей, прибавлю, — горячился Коля.
Ехав, он глядел назад, никто не ехал за ним. «О, Боже, — говорил Коля, — надо же мне было попасть в другое купе, вот уж не везет-то».
Ночь была холодная, руки озябли, мороз. Кругом покрыто белым инеем. Лезет Коля в карман, нет перчаток, в боковом кармане что-то жесткое, достал молоточек, чем выстукивает доктор. Думает, что такое, кто это ему положил? Должно быть, в Москве. Паспорт тоже, темненький, это его.
В Кукуевской гостинице заспанный коридорный отвел ему номер и спросил паспорт. Коля приказал его разбудить в восемь часов утра. В восемь утра коридорный разбудил Колю Собакина, подал самовар, баранки, и на подносе, около стакана, лежал Колин паспорт, в темном, рябинкой, переплете. Коля посмотрел паспорт и ахнул. Написано в паспорте: доктор Сергей Николаевич
— Будьте так добры, доктор, — говорит пристав, — у нас тут нет, почитай, докторов, есть один, ничего, да в отъезде. Я по соседству здесь живу. Окажите такое одолжение. Жена заболела, кашель. Посмотрите, рядом живу. Сделайте милость. Паспорт я ваш прописывал, вижу, доктор. Вот, думаю, обращусь. Помогите, прошу.
«Я прямо не знаю, как быть, думаю, латынь я учил. Пойдемте, — говорю, сам думаю, молоточек у меня есть, буду слушать».
Больная такая худая женщина. Ну, я ее стукаю молоточком. Говорю так, нарочно, важно: «Ничего особенного».
А муж, пристав, уж приготовил чернила, бумагу, лекарства прописывать — рецепт. «Черт-те что», — думаю и вспомнил я, принимал гимназистом кали броматум, аква дистилятум [631] и — прописал. Он мне рублевку сует. Я говорю, не беру. Пришел в гостиницу, взял чемодан да на вокзал. Приехал, вижу, какой-то поезд отходит. Носильщик говорит: «Видно, барин, опоздали». — «Опоздал», — говорю.
— А когда поезд на Петербург идет?
— Долго, — говорит, — вечером. Вы, знать, Малюхин будете?
631
кали броматум, аква дистилятум — правильно: kalium bromatum, aqua distillata — бромистый калий, дистиллированная вода (лат.). Водный раствор калия бромида; микстура, назначавшаяся как успокоительное средство.
— А что? — говорю я.
— Ваши-то все уехали на Осеченку, на охоту с собаками, говорили мне, что ежели приедет Малюхин, посади его до Осеченки, на товарный. Вот сейчас товарный пойдет, так я вас устрою.
— Ладно, — говорю, — все равно, с Осеченки я уеду до Петербурга.
Взяв мой чемодан, он понес его на платформу. Кондуктор посадил меня в вагон товарного поезда. Когда я вылез на первой же станции Осеченка, то увидел, что станция маленькая, сзади идет большой лес. Ко мне подходит возчик с кнутом.
— Пожалуйте, барин, — говорит. — Вы, знать, к Ялычеву на охоту приехали.
— Да, — говорю, — только скажи-ка, любезный, когда поезд на Петербург идет?
— Прошли поезда-то, теперь ночью пойдет.
— А на Москву?
— А на Москву-то в шесть часов.
— Вот, — говорю я, — скажите Ялычеву, что я телеграмму получил, нужно ехать мне дальше.
— Ладно, — говорит, — барин, на чаек бы с вас, я ведь ждал.
Дал я ему на чай.
Долго дожидался поезда. Взял билет на Москву и сел в вагон, когда подошел поезд. Сижу я в купе второго класса, против меня такой, с проседью, симпатичный человек, закурил папиросу, посмотрел на меня и сказал: