Точка
Шрифт:
Искин вздохнул и прошел к стойке.
— Привет, Ганс.
Старик Отерман пожевал губами и стукнул темным пальцем по дереву.
— Карточку, прошу.
Искин выложил идентификатор.
— А Зигфрид не спрашивает, — сказал он, выставляя на стойку бутыль и давая отдохнуть затекшим пальцам. — Я из сорок седьмой. Искин.
Отерман склонился над карточкой, добавил света от лампы, поскреб уголок ногтем, приблизив подслеповатые глаза.
— Финн на память не жалуется, а я жалуюсь, — проговорил он ворчливо. — Людей-то — семь этажей, да с детьми,
— Я один, — сказал Искин.
— Это я вижу.
Отерман достал откуда-то снизу толстый, распухший от записей журнал. Идентификатор Искина снова оказался под светом лампы.
— Леммер Искин, — щурясь, прочитал Ганс.
— Собственной персоной.
— Комната?
— Сорок седьмая.
Отерман раскрыл журнал и отлистал его в самое начало.
— Ага, — сказал он, отметив пальцем строчку, — Искин, комната сорок семь. Есть такое. Знаете, что крайний срок подходит?
— Какой? — спросил Искин.
— Льготный период был установлен в два года…
— В три.
— Понижен до двух, — сказал Отерман, — и через полтора месяца вам придется оплачивать полную стоимость комнаты.
— Это сколько?
— Сорок марок против десяти.
— Ого!
— Вы можете обратиться к господину Ральфу Смольдеку…
— Я знаю.
— Тогда все в порядке.
Отерман вернул на стойку идентификатор.
— Идентификаторы теперь по-другому проверяют, — сказал Искин, забирая карточку и воду, — с них даже деньги снимать можно, если верификация есть.
— Это для богатых. А у нас все по-старинке. Оно и верней.
— А воду дали?
Отерман шевельнул бровями.
— А что, мы без воды? Зигфрид мне ничего…
— Сидик должен был звонить. С утра было глухо.
— Не знаю.
— Я же — вон! — Искин качнул бутылью.
— Так крика было бы.
— Откричали уж, наверное, с утра. Утром воды точно не было.
Отерман повертел головой, выискивая в холле, кого можно было бы спросить.
— Дитта! Дитта! — махнул он рукой пышноволосой женщине в темном платье с вырезом, сбивающей пепел с сигареты в бумажный стаканчик. — Иди-ка сюда!
Женщина обернулась.
— Я уже не курю, Ганс.
— Я не про это! — сморщился Отерман.
— Ну, что?
Дитта подошла и облокотилась о стойку полной рукой. Пахла она терпкими, забористыми духами. Дешевые бусы из искусственного жемчуга украшали грудь. Подведенные тушью глаза стрельнули по Искину.
— Надо помочь мальчику?
— Нет, — сказал Отерман, — ты скажи, вода на твоем этаже есть или нет? А то утром, говорят, не было.
— Ха! — сказала Дитта. — До полудня не было. Еще часов с трех ночи. На Мауцен трубу прорвало.
— И починили? — спросил Искин.
Дитта развела ярко-алые губы в улыбке.
— Я, по крайней мере, смогла принять душ. — Она огладила Искину плечо. — Я теперь свежая и доступная.
— Простите, — сторонясь, сказал Искин.
Он направился к лестнице. Дитта расхохоталась
— Мальчик!
Уже на ступенях Искин остановился, качнул головой. Мальчик! Это сколько ж Дитте лет, если он для нее еще не вышел из пубертатного возраста?
Длинный коридор гремел, стонал, полнился детскими голосами, музыка рычала слева и справа, на кухне громыхала посуда, валил пар, пахло подгорелой пищей, кто-то вытряхивал белье, кто-то курил, один ребенок сидел на горшке, а другой катил из дальнего конца на трехколесном велосипеде. Искин здоровался с теми, кого знал, и кивал тем, кого видел впервые. Парень из «Спасающего Христоса» раздавал буклеты. Все говорили громко, наперебой, но, похоже, прекрасно друг друга слышали.
На площадке между пролетами Искин позволил себе передохнуть. В голове слегка звенело. Сумасшедщий день! Сначала Баль со Стеф, потом Паулина, потом Мессер. А в конце — вишенкой — он заснул в омнибусе. Ах, да, еще господин Раухер с грозным обещанием вымарать всех китайцев. Как он, интересно, собирался это проделать? Кроме китайцев есть же тайцы, монголы, уйгуры, манчжуры, корейцы, ниппонцы и прочие. Или добрые асфольдцы разбирать, кто есть кто, не будут?
Искин качнул головой и потащился дальше. Хорошо, хоть воду дали. Значит, будет запас. Поставить в темный угол, под кровать, к рисовому концентрату, что ему, запасу, будет? Закупорено хорошо, глядишь, не протухнет.
Коридор на его этаже имел выступ, обусловленный комнатами большого метража, и Искин все же сбился с шага, когда сразу за выступом увидел подпирающую стенку Стеф.
— У-у! Вы долго!
Она подскочила и взяла из рук Искина самое тяжелое — бутыль. Та же короткая юбка, та же серая блузка. Те же карие глаза с чертенятами.
— Извини, — сказал Искин, — искал воду.
Он почувствовал, как начинают гореть щеки. Ох, дурак. Радовался, что не увидел девчонку на крыльце? Стыдно теперь? Стыдно.
— Тяжелая, — сказала Стеф, изгибаясь под бутылью.
— А как ты прошла? — спросил Искин, выгребая ключи.
— С Марком и Славеном. И еще четырьмя девчонками. Правда, этот старик за стойкой записал наши имена. Я назвалась Бритт-Мари.
— Понятно. Я думал, он пускает по идентификаторам.
— Ага, Марка и Славена — по ним, а мы должны покинуть общежитие до одиннадцати вечера. Старик сказал, что обязательно проверит.
— Вон как.
Искин отпер дверь и включил свет. Стеф юркнула в комнату первой и сразу, оставив бутыль чуть ли не на пороге, бухнулась на кровать.
— Все, — она раскинула руки, — предел мечтаний!
Лежала: глаза — в потолок, на губах — улыбка.
— Вообще-то, это моя кровать, — сказал Искин.
— Я думаю, мы поместимся, — сказала наглая девчонка. — Здесь места — на двоих. А если одного еще положить «валетом»…
— Это мы обсудим позже.
Искин сдвинул бутыль, закрыл дверь, поставил портфель к тумбочке у кровати и с мясным пирогом шагнул к столу.
— Ты ужинала?
— Ой, нет!
Стеф в мгновение ока спрыгнула с кровати.