Точка
Шрифт:
— Тогда садись, — сказал Искин, включая электрическую плитку. — Но сначала сходи и набери воды.
— Это куда? — с готовностью отозвалась Стеф.
— Это в конец этажа. Справа — кухня, слева будут умывальники и туалеты. На, — Искин вручил девушке железный чайник.
— Только вы не начинайте без меня, — сказала Стеф и выскочила за дверь.
Искин снял крышку с коробки. Конечно же, сейчас и стоит начать, с усмешкой подумалось ему. Пока малолетнее чудо не явилось. Он же целый день ждал именно этого момента. М-да. Тронутый пальцем пирог был чуть теплый. Остыл.
Хлопнула дверь. Искин повернулся и увидел Стеф, прижавшуюся к фанере лопатками. Чайник в руках у живота, щеки — в румянце, глаза широко распахнуты.
— А у вас там моются, — сказала она так, словно ей открылась жуткая тайна.
— Прости, — сказал Искин, — у нас нет душа. Приходится так.
Стеф заторможенно кивнула.
— Ага. Там взрослый мужчина, в пене, а я воду набираю. А он еще поет. И все видно. Ну, хоть и вполоборота…
Она замолчала.
— Если ты тоже хочешь, у меня есть шланг с насадкой, — сказал Искин.
— Н-нет, спасибо.
— Смотри, — Искин забрал чайник из рук девчонки. — Пока вода есть, зевать не стоит. Давай, садись.
Он подтолкнул девчонку к столу.
— Все ж подглядывать будут, — Стеф забралась на стул с ногами.
Искин вручил ей картонную тарелку.
— Я позову Сусанну из сорок третьей, она тебя посторожит, если для тебя это так важно. Сколько ты уже не мылась?
Вскинув руку, Стеф понюхала блузку в подмышке.
— Дня три. А что, пахнет?
— Пока нет, — Искин снял разогретую сковородку с пирогом с плитки и поставил вместо нее чайник. — Но скоро будет.
Он положил деревянную подставку, предупредил:
— Осторожнее.
Стеф отпрянула. Мгновение — и сковородка обосновалась в центре стола. Мясной пирог золотился в ней, как алхимическое золото. Капли жира шипели на дне.
— Это все мне? — спросила Стеф, нырнув к сковородке любопытным носом.
— Ну, все! Не все. Погоди.
— Пахнет зашибически!
— Погоди, говорю.
Искин отхватил ножом четверть пирога, плюющегося мясными комочками, отскреб ее и переложил в тарелку.
— Это кому? — шумно сглотнув, спросила Стеф.
— Мне, — сказал Искин.
— А все остальное?
— Тебе.
Девчонка взвизгнула. Только что сидела напротив, и вот уже нет ее. Искин не успел повернуться, мягкие губы впечатались в его небритую щеку, тонкие руки обняли на долю секунды, он озадаченно моргнул, качнулся навстречу, но, как оказалось, впустую — веселая, счастливая Стеф уже вернулась на прежнее свое место.
— Можно переложить? — спросила она.
— Э… да, — сказал Искин, застыв в неудобной позе.
Поцелуй горел на щеке, словно был из жгучего красного перца. Как его там? Хабанеро?
— А можно из сковороды?
— Ну, да. Все твое.
— Тогда это
Стеф передала Искину неиспользованную тарелку и подтянула к себе подставку со сковородкой. Вилка в ее руке хищно нацелилась на треснувшую, раскромсанную ножом корку. На плитке нехотя начал шипеть чайник.
— Точно все мне? — посмотрела на Искина Стеф.
— Ешь.
— Ну, вы сами отказались.
Вилка вонзилась в пирог. Губа не дура, первый, просто гигантский кусок Стеф едва затолкала в рот. Жирный мясной сок потек у нее по подбородку. Чтобы не испортить блузку, девушка приставила ладонь и, зажмурилась, усиленно пережевывая стряпню господина По. Искин поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на то, как Стеф ест. Правда, тут же вспомнился Шмиц-Эрхаузен и испортил настроение.
— Я сполосну кружки, — сказал он, вставая.
Стеф с энтузиазмом закивала. Щеки у нее круглились от пирога. Искин обошел комнату. Одна кружка нашлась на подоконнике, вторая — на полке у кровати.
— А что вы свой пирог не едите? — поинтересовалась Стеф.
— Я с чаем поем, — сказал Искин. — Следи за плиткой.
Он вышел в коридор и мимо сиреневых, расписанных граффити стен двинулся в дальний конец. Сахар у него был, а вот чаем он как-то не запасся, и сейчас думал, у кого бы его одолжить. В номерах бренчали гитары, плакал ребенок, говорили на непонятных языках.
В облицованном кафелем помещении, отведенном под умывальники, в углу с решетчатым полукружьем слива действительно топтался мужчина. От ближайшей раковины отходил присоединенный к крану шланг. Мужчина держал его над головой и, прижимая пальцем, создавал себе душ. Не обращая на него внимания, белобрысый мальчишка чистил зубы там, где утром чистил их Искин. В обломке зеркала подрагивал непослушный хохолок волос на макушке.
Искин обдал кружки горячей водой. Мужчина запел. Кажется, что-то из Дитрих. Или не из Дитрих. Песня наивной девушки из кабаре в его исполнении звучала настолько комично, что мальчишка, кажется, едва не поперхнулся.
В кухне, заставленной электрическими плитами, толпились женщины, и запахи концентратов смешивались с запахом рыбы и духом кипятящегося белья.
— Ирма! — позвал Искин стройную, высокую женщину, колдующую над небольшой алюминиевой кастрюлькой.
— О, Лем.
Ирма подошла к Искину, и стало видно, что она болезненно-худа. Запавшие щеки, тени под глазами, сухая вымученная улыбка.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Искин, ища глазами тревожные признаки.
— По твоему совету варю рыбу, — сказала Ирма. — Скоро сама стану рыбой.
— Как работа?
— Взяли машинисткой в одно бюро. Но я не уверена, что задержусь там надолго. Зарплата совсем маленькая.
— Кстати, — Искин вытащил из кармана пиджака десять марок. — Это тебе.
— Зачем?
— Считай, что я чувствую ответственность за своего недавнего пациента. И надеюсь, что ты от них не откажешься.
— Я возьму, Лем, — сказала Ирма, пряча купюру в кармане платья. — Спасибо.
— Но с тебя чая хотя бы на две кружки.
— Травяной подойдет?