Точно как на небесах
Шрифт:
– Я бы не смог поступить так, как ты, – тихо произнес он.
Ее явно изумила серьезность его тона.
– Что ты имеешь в виду?
Ему было трудно подобрать нужные слова, и объяснение вышло весьма неуклюжим:
– Я не люблю находиться в центре внимания.
Склонив голову набок, она окинула его долгим задумчивым взглядом:
– Да. Не любишь. – И добавила: – Ты всегда был деревом.
– Прости?
Теперь ее взгляд стал мечтательным.
– В наших жутких рождественских спектаклях, помнишь? Ты
– Я предпочитал роли без текста.
– И всегда стоял где-нибудь сзади.
Он почувствовал, как его губы сами собой растянулись в кривоватой, но очень сентиментальной усмешке.
– Мне страшно нравилось быть деревом.
– Ты был замечательным деревом.
Она просияла чудесной лучезарной улыбкой: «Побольше бы таких деревьев».
К моменту окончания ежегодного выступления квартета у Гонории от непрерывных улыбок болело лицо.
Она широко улыбалась во время первой части, сияла во время второй, а в третьей ее оскал порадовал бы любого дантиста.
Концерт превзошел все ожидания. По всей видимости, это было самое ужасное музыкальное представление в истории квартета барышень Смайт-Смит, что само по себе говорит о многом.
Анна вполне прилично играла на фортепиано и, очевидно, успешно справилась бы со своей партией, если бы ей дали чуть больше времени на подготовку. Но она репетировала только шесть часов, а потому на сцене исправно отставала от квартета на полтакта.
Которые ничуть не компенсировались тем, что Дейзи неслась впереди на добрых полтора.
Айрис играла превосходно, точнее, могла бы играть превосходно. На репетициях она несколько раз исполняла свою партию соло, и это было настолько изумительно, что Гонория нисколько не удивилась бы, если бы Айрис вдруг встала и объявила, что она приемыш в своем семействе. Однако предчувствие неминуемого позора привело к тому, что, поднявшись на импровизированные подмостки, она растеряла всякое вдохновение. Во время концерта с ее лица не сходила страдальческая гримаса, и Гонория всерьез опасалась, как бы Айрис не пронзила себя смычком на глазах у изумленной публики.
Ну а сама Гонория… Что ж, она играла ужасно. Кажется, даже хуже, чем обычно, поскольку целиком сосредоточилась на растягивании губ в восторженной улыбке и частенько забывала вовремя перевернуть страницы нот.
Однако ее усилия не пропали даром. В первом ряду зрителей сидели представительницы семейства. Мать, тетушки, родные сестры, множество кузин… И все они восторженно сияли ей в ответ, гордые и счастливые своей принадлежностью к семейной традиции.
А если остальные слушатели выглядели немного больными, что ж, они должны были понимать, на что идут. В конце концов, квартет Смайт-Смитов выступает восемнадцатый год подряд и завоевал вполне определенную репутацию, поэтому слабонервные свободно могли остаться дома.
Тем не менее
Гонория усердно притворялась, что верит тем, кто притворяется, что получил удовольствие от концерта. Но вот их поток иссяк. Она приготовилась вздохнуть, и тут явился последний благодарный слушатель.
Нет, не Маркус. Он был слишком занят беседой с Фелисити, считавшейся самой миловидной из четырех сестер Федерингтон.
Тогда как Гонории снова пришлось растянуть онемевшие губы в улыбке, чтобы поприветствовать…
Леди Данбери. О Боже! Гонория не на шутку перепугалась.
Пару раз ударив тростью об пол, пожилая дама произнесла:
– Вы уже не новенькая, не так ли?
– Прошу прощения, мадам? – озадаченно переспросила Гонория.
Леди Данбери подалась вперед и прищурилась так, что ее глаза почти скрылись в складках морщинистого лица.
– Вы играли в прошлом году. Я могла бы свериться с программами, но я их не храню. Слишком много лишних бумаг.
– О, понимаю, – ответила Гонория. – Нет, мадам, то есть да, я не новенькая.
Она не пришла в восторг от собственной запутанной фразы, но, во-первых, леди Данбери как-нибудь разберется; а во-вторых – Гонорию куда больше занимал Маркус, все еще беседующий с Фелисити Федерингтон. Которая, надо отдать ей должное, этим вечером выглядела особенно мило. На ней, видите ли, было цикламеновое платье того самого оттенка, на котором некогда остановила свой выбор Гонория. Вот только заказать себе такое платье она не успела, потому что отправилась в Фензмор ухаживать за Маркусом.
И вот результат.
Между тем леди Данбери наклонилась и посмотрела на скрипку, которую Гонория по-прежнему держала в руках:
– Скрипка?
– Э, да, мадам.
Престарелая графиня подняла глаза и пронзила ее острым взглядом: – Сдается мне, вы хотели добавить, что это не фортепиано.
– Нет, мадам, – отозвалась Гонория, после чего осмелилась отпустить замечание, на какое вряд ли решилась бы в какой-нибудь другой, не такой безумный день. – Я собиралась добавить, что это не виолончель.
Леди Данбери хохотнула так громко, что мать Гонории издали бросила на нее встревоженный взгляд.
– Я вечно путаю скрипку с альтом, – сообщила леди Данбери. – А вы?
– Я – нет, – еще больше осмелела Гонория. – Вероятно, потому что сама играю именно на скрипке.
Она тут же подумала, что слово «играю» в ее устах звучит несколько самонадеянно, но не стала говорить этого вслух.
Леди Данбери снова ударила тростью об пол.
– Я не узнала барышню, которая играла на фортепиано.