Только никому не говори
Шрифт:
– Конечно. Я и Павлу с Любой обещал.
– Тем более. Приехали и кое-что увидели.
– И сразу сбежал? И потом молчал?
– Струсили, — я вздохнул, вспомнив Петю. Дмитрий Алексеевич усмехнулся:
– Струсил, испугался, скрыл, сбежал… Черт знает что такое! И, тем не менее, придётся довести эту роль до конца. Я прикрою вашего тайного свидетеля, я сам им стану — наживкой или приманкой? — на неё мы и поймаем убийцу. Разрабатывайте план ловушки. Не имеющих алиби у нас двое, так? Вертер и Борис…
– Почему только двое?
– Ну, в тот четверг…
– В тот четверг,
– Иван Арсеньевич, вы в своём уме? Анюта!
– Хорошо, будем джентльменами. Хотя у неё нет алиби на самое горячее время — с двух до шести.
– Она не стала бы красть портрет, который ей принадлежит, а у меня хранился только временно!
– Кража портрета похожа на демонстрацию.
– Иван Арсеньевич, я вообще отказываюсь впутывать Анюту в это дело! Она своё заплатила и слишком дорогой ценой.
– Ладно, будем беречь Анюту. А вот ваш приятель не смог припомнить, чем занимался в ту роковую неделю…
– Ника бесподобен! И куда он лезет…
– Однако факты, Дмитрий Алексеевич, факты. Второго февраля он видел Марусю в роли Наташи Ростовой, она заинтересовала его до такой степени, что он загорелся вдруг отшлифовать этот алмаз и даже ездил на ваши сеансы. В ту же весну он развёлся с женой. У него есть автомобиль. Цветущий мужчина вдруг перенапрягся и чуть не заработал инфаркт, причём именно в тот понедельник, когда вы обнаружили Павла Матвеевича в погребе. И, едва придя в себя, он тут же звонит вам и узнает последние новости о Черкасских. Он сумел остаться в стороне. Но вот спустя три года вы вновь ворошите старое — и Ника тут как тут. В эту пятницу, когда пропала картина, вы с ним поднимались в мастерскую?
– Поднимались, но…
– Он имел возможность её вынести?
– Ну, вообще-то я отлучался за сигаретами.
– А после этого «Любовь вечерняя» оставалась на месте?
– Я не обратил внимания. Мы сразу ушли. Но такой риск, при мне…
– А, в случае чего отделался бы шуткой — он человек находчивый. У него была с собой чёрная сумка?
– Да… была.
– Скажите, он имел обыкновение дарить своим жёнам драгоценности?
– Да, вроде бы… Да, дарил… Юлии серьги подарил. Но все это ерунда, вы подтасовываете. Все эти факты вы узнали от него самого, он ничего не скрывает!
– Ваш приятель, повторяю, находчив и неглуп и знает, как опасно скрывать то, что легко проверить. Развод с женой, история болезни, машина, сеансы…
– Иван Арсеньевич, да вы что — серьёзно?
– Пока несерьёзно, но смотрите: как бы в нашу ловушку не попался ваш друг!
– Если так, — художник нахмурился, — туда ему и дорога. Но я не верю. Он великий жизнелюб, такие до крайности не доходят. И вообще, о чем мы спорим, когда у нас есть мальчик, который околачивается на даче во время убийства?
– Такие, как Вертер, тем более до крайностей не доходят.
– Согласен. А Ленинград? А испуг? Что- то тут не то. Или он и есть ваш тайный свидетель?
– Вы думаете, что у Пети хватило бы духу рассматривать в подробностях браслет на руке убитой? Или от него я узнал о ваших отношениях с Люлю?
– Да, сдаюсь. Он не свидетель. А вдруг он все-таки
– Дмитрий Алексеевич, я уже тут провёл один маленький эксперимент, у меня тоже кое- что пропало. Так вот, эксперимент этот исключил Петю из числа подозреваемых… а также вас.
– Благодарю. Итак, последний — Борис?
– Да, последний… Ваш Ника подозрителен мне тем, что у него есть машина, а Борис, напротив, — тем, что у него её нет.
– Что вы этим хотите сказать?
– На машине легко вывезти труп, который пока не найден даже учёной собакой.
– Так вот почему вы интересовались ключами от моей машины!
– Да. А что касается математика, то он истратил свои, так сказать, машинные сбережения не по назначению. И не признается на что.
– То есть, вы полагаете — на браслет?
– Он любит деньги, золото и понимает толк в драгоценностях. Впрочем, тут много ещё неясного. Как, по-вашему, он способен на убийство?
– А, я не знаток… не знаю. Как будто железный человек, жёсткость, сила, упорство, но… чрезмерное самолюбие частенько прикрывает бесхарактерность, всевозможные комплексы… Я несколько раз ему звонил после случившегося, но он не пожелал со мной встречаться. Я хотел узнать, о чем же они все- таки разговаривали с Павлом тогда в прихожей.
– Это до сих пор вопрос довольно тёмный.
– После разговора Павел вернулся сам не свой. Он и так-то держался из последних сил, а тут сдал совсем.
– Что значит «сдал совсем»? Вы увидели перед собой сумасшедшего?
– Иван Арсеньевич, я не врач.
– Но вы художник — замечаете и помните каждую деталь. Что именно свидетельствовало о его безумии?
– Понимаете, образ Павла потом… в погребе… как бы заслонил все, наложился на мои впечатления. Я попробую… Вот он появился в дверях, прошёл по комнате, движения быстрые, энергичные, его движения. Секунд пять постоял у стола и сел на своё место. Все бы ничего, но вот лицо… — Дмитрий Алексеевич закурил, присел на полуразрушенную кладбищенскую ограду; я пристроился сбоку. — Я вспоминаю лицо… очень бледное, глаза ускользающие, словно ничего не видят… Вдруг говорит: «Пойду пройдусь». Я предложил: «Я с тобой», и начал подниматься, и тут меня остановил его взгляд: в глазах стоял ужас… — Дмитрий Алексеевич задумался. — Знаете, вы, наверное, правы… это был, если можно так выразиться, осмысленный ужас… И все же, если он тогда с ума ещё и не сошёл, то несомненно к этому шёл. Но ответил категорично и резко: «Если ты пойдёшь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться». Нет, это был ещё Павел, вот в погребе был уже другой.
– Борис утверждает, что Павел Матвеевич лишился рассудка ещё в прихожей.
– Как тут грань провести?.. Вот, пожалуй, наиболее точное моё ощущение: человек, собравший последние силы, чтобы противостоять безумию.
– А может быть, человек, собравший последние силы на чрезвычайное какое-то дело, например, на поездку в Отраду?
– Но именно это и свидетельствует о безумии. Почему Отрада? Я ждал его до пяти утра, я бы начал поиски раньше, но не мог оставить Анюту: она была в шоке. Но куда бы я поехал? Конечно, на кладбище, я был уверен… его любовь к жене…