Толкователь болезней
Шрифт:
Миранда улыбнулась, но продавщица в это время водила большой кисточкой по ее лицу.
— Это румяна номер два, — сказала она. — Они придадут коже здоровый цвет.
Миранда кивнула, взглянув на свое отражение в одном из наклонных зеркал, расставленных вдоль прилавка. У нее были серебряные глаза и бледная, как бумага, кожа, контрастирующая с блестящими кофейно-черными волосами, благодаря чему все считали ее если не красивой, то эффектной. Вытянутая яйцеобразная голова, очень тонкое лицо и такие узкие ноздри, что казалось, их сжали бельевой прищепкой. Теперь лицо словно светилось, щеки розовели, под бровями лежали дымчатые тени, губы переливались.
Незнакомец тоже посмотрел в зеркало и быстро смахнул крем с носа. Миранде стало интересно, откуда
— Что-нибудь еще для вас? — осведомилась продавщица, беря кредитную карту Миранды.
— Нет, спасибо.
Женщина завернула покупку в несколько слоев красной бумаги.
— Вам очень понравится этот крем. — Когда Миранда подписывала чек, рука ее слегка дрожала. Мужчина не пошевелился.
— Я положила пробник нового геля для кожи вокруг глаз, — добавила продавщица, передавая Миранде пакетик с покупкой. Прежде чем отдать карту, она прочитала имя на ней. — Всего хорошего, Миранда.
Миранда отошла от прилавка и быстро направилась к выходу. Затем, заметив дверь, ведущую к торговому кварталу Даунтаун-Кроссинг, замедлила шаг.
— У вас отчасти индийское имя, — сказал незнакомец, догоняя ее.
Возле круглого стола, заваленного джемперами в окружении сосновых шишек и бархатных бантиков, она остановилась, он тоже.
— В самом деле? И какая же часть индийская?
— Мира. Мою тетку зовут Мира.
Он представился: Дев. Работает в инвестиционном банке в той стороне — он наклонил голову в направлении Южного вокзала. Он был первым мужчиной с усами, которого Миранда находила привлекательным.
Вместе они пошли к станции метро «Парк-стрит» мимо киосков, торгующих дешевыми ремнями и сумками. Злой январский ветер лохматил Миранде волосы. Когда она полезла за жетоном в карман пальто, взгляд ее упал на его пакет с покупками.
— А это для нее?
— Для кого?
— Для тети Миры?
— Нет, для жены. — Дев произнес эти слова медленно, не отводя взгляда от Миранды. — Она собралась в Индию на пару недель. — Он закатил глаза. — Эти мазилки для нее важнее хлеба.
Раз супруга была в отъезде, связь с женатым мужчиной почему-то не казалась предосудительной. Поначалу Миранда и Дев проводили вместе каждую ночь. До утра он не оставался — объяснял, что жена звонит из Индии ежедневно в шесть, у них там в это время четыре часа дня. Поэтому Дев уходил от Миранды в два, в три, а частенько и в четыре часа утра и ехал в свой дом в пригороде. В течение дня он звонил ей каждый час: или с рабочего, или с мобильного телефона. А когда изучил распорядок дня Миранды, то стал каждый вечер, в половине шестого, пока она ехала в автобусе домой, оставлять ей сообщение на автоответчике, чтобы, по его словам, она могла услышать его голос, как только переступит порог. «Я думаю о тебе, — говорил Дев на записи. — Не могу дождаться нашей встречи». Он уверял, что любит бывать в ее квартире с кухонным столом не шире разделочной доски, с исцарапанными неровными полами, со звонком, который при нажатии издает звук, вызывающий смущение. Он восхищался тем, что она переехала в Бостон, где никого не знала, а не осталась в Мичигане, где выросла и окончила колледж. Когда Миранда сказала ему, что восхищаться здесь нечем, что она приехала в Бостон именно по этой причине, он покачал головой.
— Я знаю, что такое одиночество, — проговорил он неожиданно серьезно, и Миранда почувствовала, что Дев ее понимает — понимает, как грустит она вечерами, когда возвращается домой в автобусе после того, как ходила одна в кино или в книжный магазин полистать журналы или сидела в баре с Лакшми, которой всегда через час-другой надо было встречаться с мужем на станции «Эйлвайф». В более игривом разговоре Дев признался: ему нравится, что ноги у нее длиннее туловища, — он заметил это, как только Миранда прошла по комнате голой.
— Впервые вижу
Прежде Миранде никто ничего подобного не говорил. В отличие от парней, с которыми она встречалась в колледже и которые, кроме роста и возраста, мало чем отличались от ее школьных кавалеров, Дев всегда расплачивался за двоих, придерживал для нее дверь и в ресторане тянулся к ней через стол и целовал руку. Он был первым, кто подарил ей такой огромный букет цветов, что пришлось распределить их по всем шести стаканам, имевшимся в доме, и первым, кто беспрестанно шептал ее имя во время секса. Уже через несколько дней после знакомства Миранде захотелось, чтобы на стенке ее ячейки, так же как у Лакшми, висела их совместная фотография. Она не рассказывала коллеге о Деве. Никому не рассказывала. Вообще она раздумывала, не посвятить ли Лакшми в свою тайну, но только потому, что та тоже была индианкой. Однако Лакшми в последнее время постоянно висела на телефоне, утешая двоюродную сестру, — та все еще не вставала с постели, ее муж оставался в Лондоне, а сын так и не ходил в школу. «Тебе надо поесть, — увещевала Лакшми. — Ты подорвешь здоровье». Наговорившись с сестрой, она звонила мужу, беседа длилась меньше и заканчивалась спором о том, что готовить на ужин — курицу или баранину. «Прости, — в конце концов извинялась она. — Я от всей этой истории с ума сойду».
Миранда и Дев ни о чем не спорили. Они ходили в кино в «Никлодеон» и без устали целовались. На площади Дэвиса они ели рваную свинину с кукурузным хлебом, Дев при этом закладывал бумажную салфетку за воротник. Потягивали сангрию в баре испанского ресторана под усмехающейся свиной головой. В Музее изящных искусств они купили репродукцию картины с кувшинками и повесили у Миранды в спальне. Однажды в субботу после концерта в Симфоническом зале Дев показал ей свое любимое место в городе — Маппариум в Центре христианской науки, где они стояли внутри громадного глобуса из ярких цветных стекол, но казалось, что смотрят на него снаружи. Посередине помещения размещался прозрачный мост, так что создавалось впечатление, будто стоишь в сердцевине мира. Дев указал на Индию — карта страны была красного цвета и гораздо более подробная, чем в «Экономисте». Он объяснил, что многих государств, например Сиама или Итальянского Сомали, больше не существует: названия этих территорий изменились. Океан, синий как грудь павлина, был двух оттенков, в зависимости от глубины воды. Дев показал Миранде самое глубокое место в Мировом океане, рядом с Марианскими островами, — одиннадцать километров. Они посмотрели вниз через прозрачный мост — под ногами у них лежала Антарктика, закинули головы вверх — над ними висела огромная металлическая звезда. Голос Дева отражался от стекла, иногда усиливался, иногда становился тише, порой упирался Миранде в грудь, порой пролетал мимо ее ушей. На мост вышла группа туристов, и Миранда услышала, как они покашливают, громко, словно в микрофон. Дев объяснил, что это такой акустический эффект.
Миранда нашла Лондон, где жил муж сестры Лакшми с женщиной, которую встретил в самолете. Ей захотелось узнать, в каком городе Индии сейчас находилась жена Дева. Сама Миранда никогда не путешествовала дальше Багамских островов, где была еще ребенком. Она поискала их на стеклянных панелях, но не смогла найти. Когда туристы удалились и они с Девом остались одни, он попросил ее встать в дальнем конце моста. Хотя их будут разделять девять метров, сказал Дев, они смогут услышать шепот друг друга.
— Ты шутишь, — проговорила Миранда. Это были первые ее слова с тех пор, как они вошли сюда. Ей показалось, что в уши вставлены динамики.
— Убедись сама, — предложил ей Дев, направляясь к противоположному концу моста. Он снизил голос до шепота. — Скажи что-нибудь.
Она увидела, как он шевелит губами, и одновременно услышала слова так явственно, что ощутила их под кожей, подзимним пальто, они прозвучали так близко и горячо, что ее бросило в жар.
— Ау, — прошептала она, не зная, что сказать.