Толмач
Шрифт:
– Нет. No, mai [57] . Никогда.
– Вот то-то и оно. А у нас тут, между прочим, разбираются дела политических беженцев. На что вы рассчитывали? – уставился Марк в упор на Игоря.
Тот зябко поежился, поднял покрасневшие глаза и не очень смело пробубнил:
– В немецком законе говорится, что из Германии нельзя выслать никого, кому грозит на родине смерть не только за его политические убеждения, но и за его веру, расу, цвет кожи, сексориентацию…
57
Нет,
Марк тут же шумно напустился на него:
– Ох-ох-ох! Какие слова! Вера, сексориентация, раса!.. Слышали звон, да не знаете, где он!.. Мы принимаем только тех, кого преследует государство, а не частные лица!.. Когда СССР сажал в тюрьму лесбиянок и геев – мы их принимали. Когда в Ираке идет геноцид курдов – мы их принимаем. Или тибетцев из Китая. Или из Косово, будь они неладны, бандюги!.. А у вас что? Семейная личная история, частная, приватная неурядица… Если все после своих семейных распрей сюда соваться будут, что тогда получится?.. Здесь что – ЗАГС? Или полиция?.. Теперь объясните, пожалуйста, ему доходчиво, что его дело проиграно, нет никаких оснований для получения политубежища. И паспорт у нас в руках. И в Италию без визы его никто не пустит. Так что придется обратно на Украину ехать, – закончил он веско.
Я вкратце объяснил Игорю ситуацию. Он затравленно посмотрел на меня, явно не понимая (или не желая понимать) моих слов. Глаза его как-то прикрылись, лицо съежилось, по щекам пробежали тени. Но он сумел взять себя в руки и пересохшим ртом выдавил:
– Значит, не хотят принимать?
– Нет оснований, говорит.
– А чего же итальянцы сюда послали? – попытался он ухватиться за абсурдную соломинку, но я тут же вырвал ее:
– Просто не стали сами возиться, отфутболили, чтобы немцы за депортацию платили.
– А я еще специально в Италию ехал, думал, защиту найду от религиозной бойни и татар!
Марк поморщился:
– У кого вы, лютеранин, хотели искать защиту – у папы римского?.. Так он же католик, а вы протестант, по вашим словам, которым, впрочем, я уже не верю!.. Откуда взяться в Крыму лютеранам?
– Ну, все равно, там религию уважают… Что же мне теперь делать?..
– Не знаю, – жестко отрезал Марк. – В Италию и Германию вам визу больше не дадут – вы уже в компьютере. Кто один раз злоупотребит нашим доверием, того мы наказываем.
– А в Италию я не могу сейчас вернуться?.. У меня курсы начинаются и СD выйти должен… – встрепенулся было Игорь, но тут же увял от торжественных слов Марка:
– Как будто культурный человек, а ничего не понимает. Кто же вас сейчас в Италию пустит?.. Где у вас виза для Италии?.. Вы в итальянском самом-самом черном списке стоите, уверяю вас!
– Это что же – значит, весь Шенген теперь закрыт?.. – ужаснулся Игорь.
Марк помолчал, секунды две строго смотрел на Игоря, но потом смягчился:
– Нет, весь Шенген, может, и не закрыт. Если вы спокойно, своим ходом сейчас без шума уедете, то никто ничего не узнает, только штраф заплатить за просроченную визу надо, это тоже мы устроим, купим вам билет на самолет, отправим по высшему разряду. Мы никаких информаций никуда не шлем. А итальянцам
(«Хорошо, что не “органы Сталина”, тоже отлично звучит и по теме подходит!» – подумал я, но промолчал.)
– …да, доигрались мы, нечего сказать, теперь тихо сидеть приходится и за грехи предков отвечать, которые не совершал!.. Ладно, перейдем к заключительным вопросам. С органами безопасности раньше не конфликтовали?
– Нет.
– Ну и отлично, хорошо. Политикой не занимались, с органами не конфликтовали, дело чистое. Добавить больше ничего не хотите?
Игорь, потупившись, тихо спросил:
– Паспорт когда отдадите?
– Паспорт? – удивленно переспросил Марк. – А перед посадкой в самолет, у трапа. Стюардессе. А она вам – перед самым выходом.
Игорь огляделся, как после страшного сна. Он, казалось, мысленно уже проделал весь обратный крестный путь и смирился с неизбежным. Потом задал последний вопрос:
– А в паспорте будет что-нибудь отмечено?
– Ничего. Мы не КГБ или Штази. О том, что вы тут у нас были, никто, кроме нас, не знает и знать не будет. Даже макаронники не узнают, чем дело кончилось. Если, конечно, очень не попросят рассказать. А украинцы – и подавно. Вы не террорист или наркобарон, чтобы о вашем прибытии извещать. Вы – простой гражданин, у которого была просрочена виза по болезни. У вас болезни есть?
– Да, радикулит иногда…
– Вот и отлично: лежали с тяжелым радикулитом, поэтому визу продлить не смогли. Все. – И Марк встал, давая понять, что интервью окончено.
В коридоре, пока мы шли вниз, Игорь заглядывал мне в глаза:
– Что же делать в такой ситуации?.. Что делать?.. Страшно. Ужасно. Кошмарно. Все летит к черту! Учеба, СD, концерты… Что делать, что?..
Я остановился и против своей воли брякнул:
– Хочешь мое мнение знать?.. Езжай сейчас тихо домой, пока немцы добрые. А в следующий раз подготовься получше: купи новый паспорт и говори, что имам грозил тебе не как частный тесть, а как имам, от имени всех мусульман – может, пройдет. Хотя сильно сомневаюсь.
– Но правда достали эти татары!.. В любом случае – спасибо вам большое за помощь и совет! – сказал он, прижимая к груди сверточек.
А потом, когда я шел на вокзал через лагерь, мимо людей, поникло сидящих на корточках возле пыльных площадок, на ходу просмотрел короткое заявление какого-то человека, которое мне дала для перевода фрау Грюн. Текст был предельно лаконичным, и под ним наверняка могли бы подписаться многие чадры, чалмы и фески из беженских лагерей: «Я Иванцов Иван. Родился ни знаю где ни знаю кагда. Вырас в деддоме. Патом был в интырнате. Кагда началас война изза таво что я русски я уехал в Маскву, там жыл до 99, патом уехал нелегал в ФРГ. У меня нет дома, жены, некаких родственикав, родины и вобше моя жызнь плахайя. Прашу разрешыть жыть в ФРГ».