Том 1. Громокипящий кубок

Северянин Игорь Васильевич

1910. Сентябрь.

Электрассонанс

Что такое электрассонанс? Это — молния и светлячок. Сон и сказка. Гекзаметр и станс. Мысль и греза. Пила и смычок. Равнокровье и злой мезальянс. Тайна ночи и женский зрачок. Мирозданье — электрассонанс!

1911. Февраль.

В гостинице

В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы Я лежу в бессоннице холодноватыми вечерами. Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется Из своего гнездышка — разбитое стекло в раме: Из ресторана доносится то тихая, грустная музыка — Какая-нибудь

затасканная лунная соната, То такая помпезная, — правда, часто кургузая, — — Лилию оскорбляющее полнокровье граната: И слышатся в этой музыке души всех женщин и девушек, Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути. И плачется, беcслезно плачется в номерной тиши кромешной О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести:

Симферополь. 1914. Январь.

Кузина Лида

Лида, ты — беззвучная Липковская. Лида, ты — хорошенькая девушка. Стройная, высокая, изящная, ты — сплошная хрупь, ты вся — улыбь. Только отчего же ты недолгая? Только отчего твое во льду ушко? Только для чего так много жемчуга? Милая, скорей его рассыпь! Русая и белая кузиночка, не идут тебе, поверь мне ландыши; Не идут тебе, поверь мне, лилии, — слишком ты для белаго — бела: Маки, розы нагло — оскорбительны, а лианы вьются, как змееныши; — Трудно обукетить лиф твой девичий, чтобы ты сама собой была. : Папоротник в блестках изумрудовых, снег фиольно-белый и оискренный, Пихтовые иглы эластичные — вот тебе единственный убор, Девушке со старческой улыбкою, замкнутой, но, точно солнце, искренней, Незаметно как-то умирающей, — как по ягоды идущей в бор:

1912. Февраль.

Никчемная

Ты меня совсем измучила может быть, сама не ведая; Может быть, вполне сознательно; может быть, перестрадав; Вижусь я с тобой урывками: разве вместе пообедаю На глазах у всех и каждого, — и опять тоска — удав. О, безжалостница добрая! Ты, штрихующая профили Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым! Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым: Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далечница! Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад! Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется, Как орлу — в лазорь сияльную, как теченью — в водопад!

Одесса.

1914. Февраль.

Жуткая поэза

О, нестерпимо-больные места, Где женщины, утерянные мною, Навек во всем: в дрожании листа, В порыве травном к солнечному зною, В брусничных и осиновых лесах, Во всхлипах мха — их жалобные плачи: Как скорбно там скрипенье колеса! Как трогательно блеянье телячье! На севере и рощи, и луга, И лады душ, и пьяненькие сельца — Однообразны только для пришельца: Для северян несхожесть их легка. Когда-нибудь я встречу — это так! — В таком лесу унылую старуху, И к моему она приблизит уху Лукавый рот. Потом за четвертак Раcскажет мне пророчная шарманка И их судьбе, всех жертв моих. Потом Я лес приму, как свой последний дом: Ты — смерть моя, случайная цыганка!

Одесса.

1914. Февраль.

Рондо оранжевого заката

Невымученных мук, невыгроженных гроз Так много позади, и тяжек сердца стук. Оранжевый закат лианами оброс Невыкорченных мук. Оранжевый закат! ты мой давнишний друг Как лепеты травы, как трепеты берез, Как щебеты мечты: Но вдруг изменишь? вдруг? Заплакать бы обжогом ржавых слез, В

них утопить колечки змейных скук И ждать, как ждет подпоездник колес, Невысмертивших мук!

Веймарн.

1913. Август.

Евгения

Это имя мне было знакомо — Чуть истлевшее пряное имя, И в щекочущем чувственность дыме Сердце было к блаженству влекомо. Как волна — броненосцу за пену, Как за плен — бег свободный потока, Это имя мне мстило жестоко За забвенье, позор, за измену: Месть швырнула в лицо мне два кома, Кома грязи — разврат и бескрылье. Я кончаюсь в неясном усилье: Это имя мне жутко-знакомо!..

1909

Когда ночело

Уже ночело. Я был около Монастыря. Сквозила просека. Окрест отгуживал от колокола. Как вдруг собака, в роде мопсика, Зло и неистово залаяла. Послышались осечки хвороста, И кто-то голосом хозяина «Тубо!» пробаритонил просто. Лес заветрел и вновь отгуживал Глухую всенощную, охая. Мне стало жутко, стало нужно Людей, их слова. Очень плохо я Себя почувствовал. Оглушенный, Напуганный, я сел у озера. Мне оставалось верст одиннадцать. Решительность меня вдруг бросила, — От страха я не мог подвинуться:

Дылицы.

1911. Июль.

Пятицвет I

Заберусь на раcсвете на серебряный кедр Любоваться оттуда на маневры эскадр. Солнце, утро и море! Как я весело-бодр, Точно воздух бездумен, точно мумия мудр. Кто прославлен орлами — ах, тому не до выдр!..

1910. Сентябрь.

Регина

Когда поблекнут георгины Под ало-желчный лесосон, Идите к домику Регины Во все концы, со всех сторон. Идите к домику Регины По всем дорогам и тропам, Бросайте на пути рябины, Дабы назад вернуться вам. Бросайте на пути рябины: Все ваши скрестятся пути, И вам, искателям Регины, Назад дороги не найти.

1913. Лето. Веймарн.

Лиробасня

Бело лиловеет шорох колокольчий — Веселится летоветр; Мы проходим полем, мило полумолча. На твоей головке — фетр, А на теле шелк зеленый, и — босая. Обрываешь тихо листик и, бросая Мелкие кусочки, Смеешься, осолнечив лоб. Стада голубых антилоп Покрыли травы, покрыли кочки: Но дьяконья падчерица, Изгибаясь, как ящерица, Нарушает иллюзию: Какое беззаконье! — Если хочешь в Андалузию, Не езди в Пошехонье… Улыбаясь, мы идем на рельсы; Телеграфная проволока Загудела; Грозовеет облако, — К буре дело. Попробуй тут, рассвирелься!..

1911.

На премьере

Овеев желание грезовым парусом, Сверкая устовым колье, Графиня ударила веером страусовым Опешенного шевалье. Оркестромелодия реяла розово Над белобархатом фойэ. Графиня с грацией стрекозовой Кусала шеколад-кайэ. Сновала рассеянно блесткая публика Из декольтэ и фрачных фалд. А завтра в рецензии светскою рубрикой Отметится шикарный гвалт.